тот Одиссей был. Но если Одиссей изменившийся Пенелопе подошёл, тут и его заслуга. Ты помнишь, в чём состояла проверка кроватью? Не какие-то сексуальные штуки вовсе. Когда-то Одиссей сделал кровать, обтесав невыкорчеванный пень огромного дерева. То есть кровать эта была в землю вросшая. И Пенелопа так, между прочим, попросила перенести кровать в другую комнату. Если это Одиссей, он знает, что сделать это невозможно.

– А неужели нельзя было проще проверить? И нужен ли Пенелопе такой Одиссей, которого она даже не смогла узнать, пришлось кроватью проверять? Это совершенно чужой человек пришёл после двадцати лет. А может, Пенелопе просто больше ничего не оставалось? Кому она теперь была нужна – после двадцати лет ожидания. Да и сам Одиссей тоже. Им, по-моему, надо было заново друг друга узнавать и пытаться полюбить.

– Да ты что, у нее полон дом женихов был. И Одиссей тоже. Он с Калипсо жил вполне неплохо, однако уплыл. А ты «Одиссею» вообще читала?

– Издеваешься? Конечно, нет! Зачем читать то, что и так всем известно. И потом, Гомер только свою версию происходящего выдал. Никто не может сказать, почему всё-таки Одиссей вернулся и почему Пенелопа его дождалась. Только они сами, может быть. И кто может гарантировать, что этот самый Одиссей, вернувшись на Итаку и пожив там годика (или месяца) два-три, не двинул опять в дальние страны к очередной какой-нибудь Калипсо? А Пенелопа, дура такая, опять осталась его ждать. Только потом у этой истории могло быть совсем другое продолжение – и Пенелопа ждать не стала, и Одиссей остался в очередном кабаке. Но Гомер об этом рассказывать не стал, потому что этот рассказ в его схему не укладывался.

– А вдруг жена Одиссея – Одиссея, а не Пенелопа?

– Да нет, жена точно Пенелопа, а вот любовница – может быть. Пенелопа не оттягивала время – она ждала. Это разные состояния. И мне кажется, что Пенелопа гораздо мудрее и Медеи, и тем более – Елены. Она – человек, сохраняющий время в себе, а это гораздо труднее, чем тратить его только на себя.

– Пенелопа ждала энергично.

– Да не ждала она энергично! В чём эта её энергичность-то проявлялась? Она, наоборот, увиливала от всяческих решительных действий. Взяла бы, да и разогнала всех женихов, и сама бы стала править своим островом. А Одиссею сказала – пошёл вон, туда, где находился все эти годы. Нелогично, зато энергично. И сопротивление опять же. Или она у Одиссея хитроумности и изворотливости научилась? Не верю я, что Одиссей так сильно хотел приплыть обратно к своей Пенелопе. Может быть, это как раз тот случай, когда путь заменяет цель. Идти, думая, что идёшь к ней, а на самом деле – всё дальше от неё. И чем ближе к ней, тем дальше.

– Если бы Одиссей не хотел приплыть, он бы остался у Калипсо, феаков, лотофагов – случаев было много. Именно что и путь, и цель.

– Вот именно, что путь как способ не забыть о цели. И когда к этой цели приходишь, оказывается, что она и не была так уж сильно нужна. И приходится придумывать себе другую цель, чтобы снова отправиться в путь.

– А к чему она привязана – к острову? к Одиссею? наверное, к обоим.

– Скорее всего, к острову всё же. Не помнишь, она вообще потом с него куда-нибудь отправлялась? И почему это Одиссей её с собой никуда не взял, как ты, например? Может быть, ему было важнее, чтобы его кто-то ждал на берегу? Вот интересно, а сама Пенелопа как относилась к этому своему ожиданию? Хотелось ей куда-нибудь вместе с Одиссеем?

– Тогда времена были не для женских поездок. Симонид, кажется, говорил, что люди делятся на живых, мертвых и мореплавателей, о которых нельзя сказать, живы они или мертвы. И греческое общество все-таки мужское, женщина – не человек даже во времена Перикла, а в гомеровские, за четыреста лет до этого, – тем более.

– Ну да! А «греки сбондили Елену»? Как-то они перевозили своих девушек? Мог бы и Одиссей куда-нибудь с ней поехать – хотя бы ненадолго.

– Вот я тебя и вожу. А ты жалуешься.

– Жалить – ни для кого не лучше, жалеть и жаловаться – может быть.

(Фрагменты древнеегипетского папируса)

Горе спокойному – ибо тот, кому хоть кол на голове теши, более ни для чего не пригоден.

Горе выражающему себя – он разбрасывает и становится беден. Счастье смотрящему и слушающему – он собирает.

Счастлив тот, кто что-то делает, – дело его растит его.

Счастлив не знающий, кто он такой, – он может быть многим.

Горе упертому. И горе другим с ним.

Горе застрявшему в теле, и горе застрявшему в душе. Счастлив движущийся.

Если вопрос настоящий – он не решается, с ним живут, имея его постоянно перед глазами.

Если прочтенное или увиденное тебе понятно – оно тебе не нужно.

Если боги есть – они создали людей свободными, так что богам интересно, что люди смогут сами.

Никто никому ничего не должен – кроме того, что сам обещал. Потому глуп обижающийся на мир и дальних.

Человек растёт в одиночестве.

Всякое однозначное высказывание неверно – в том числе и это.

Помни, что эти слова могут продолжаться до бесконечности. Пойди и поцелуй кого любишь.

А свобода – очень тонкая вещь, потому что расстояние переменное, абсолютная свобода тоже очень скучная. Это как танец, где расстояние всё время меняется, – то прижимаясь друг к другу, то держась только кончиками пальцев, то расходясь в разные углы комнаты, и надо чувствовать, когда что, потому что это всё вместе танец, а не смотрение друг на друга из углов или застывание в объятиях.

– Нужно всё-таки предупредить… Есть близкие мне девушки… очень близкие… не одна… и у них, возможно, кто-то ещё есть, кроме меня… что не мешает ни близости, ни ответственности друг за друга, ни появлению новой близости…

– Неприличный вопрос – а у тебя их много или в самый раз? И кем определяется достаточность? Если тобой, то каковы параметры определения оптимального количества? Эмпирическим путём?

– Не знаю… В одного человека упираться нельзя, сотрёшься от ежедневного соприкосновения, так обоим хуже… много тоже нельзя, полноценного общения не будет, времени и сил не хватит, а зачем тогда?.. как-то само получается…

Сон. Рига, хожу по улицам, прощаюсь с городом и слышу слова: и каждая твоя встреча будет прощанием, и ты всегда будешь в эпицентре тоски. Потом уже наяву, в аэропорту, – парень-европеец с китайской девушкой.