до двадцати лет. В Вюстенроте нашими друзьями были Зеф и Шинкель, с которыми мы дни напролет гоняли в футбол в любую погоду. Позже Шинкель стал лакировщиком на автомобильном заводе, а Зеф – маляром. Вообще-то Зеф был дальтоником, так что такая профессия для него могла бы показаться странной – но мастер смешивал для него краски, а Зефу оставалось только нанести их на стены. Прощание в связи с нашим переездом в Мюнхен дало нам повод надраться до беспамятства. Мы купили тогда несколько бутылок самой дешевой бормотухи, красного вина с вермутом. Я доковылял до квартиры отца, который тут же уложил меня в постель и подставил ведро для рвоты. Я проблевал всю ночь, а отец был безмерно горд тем, что его сын, похоже, приобщился к настоящему братству. То, что мне не было тогда и двенадцати, ему казалось особенно почетным. Одним из последствий этого загула стало то, что и десятилетия спустя все тело у меня содрогалось при виде красного вина, и это отвращение было никак не побороть.

В это время мама пыталась встать на ноги в Мюнхене. В Захранге у нас не было будущего: только пасти коров или валить лес. В деревенскую общину нас тоже так до конца и не приняли – хотя нас не отвергали как совсем чужих, все-таки считали за «приезжих». И значит, в наш круг общения попадали в основном дети таких же беженцев или ребята с окрестных ферм. Вскоре после войны в рамках плана Маршалла мы стали получать первые пакеты CARE[8], спасшие нас от самой тяжелой нужды. И за это я на веки вечные благодарен Америке. Помимо прочего, в этих посылках была кукурузная мука, которая была нам незнакома и выглядела довольно подозрительно. Мама сделала так, что она стала для нас вкусной, солгав, что желтоватый цвет придают муке содержащиеся в ней яичные желтки, что и очень питательно, и полезно. С тех пор блюда из кукурузной муки шли у нас на ура. И еще в одном из первых пакетов была книга, по формату как большая тетрадь, – на ней было написано «Винни-Пух». Я преклоняюсь перед разумностью и добротой тех, кто собирал эти посылки. Конечно, сегодня уже никто не помнит, кому пришла в голову такая идея, кто складывал эти посылки, но лично я сердечно благодарю женщин и мужчин, которые этим занимались. Целая толпа детей с окрестных ферм набивалась в маленькую кухоньку нашего домика. Нас всегда было четырнадцать ребят – сплоченная группа из тринадцати мальчиков и одной девочки из Бергерхофа, которую мы звали Бабёшка; она была смелее и изобретательнее большинства мальчишек. Мы рассаживались на диване, нескольких стульях, на полу и на подоконнике и, сгрудившись и затаив дыхание, слушали, как моя мама разными голосами читает за Кристофера Робина, Винни-Пуха, Пятачка и Иа-Иа. От восторга у нас захватывало дух. Потом были другие книги – например, «Янтарная бусина», рассказ о девочке-сироте, которая росла бедной и гонимой, но носила на шее янтарную бусину – кажется, это была одна из костяшек счетов, – и по этой бусине после множества сюжетных поворотов ее признали родители, которые, если я не ошибаюсь, происходили из знатного графского рода. Эту историю мы могли слушать только маленькими порциями, по кусочкам, потому что все дети ревели в голос. Помню, как брат Бабёшки, которого звали Эрнст и который был единственным, кто не слушал чтения, как-то раз резко открыл дверь кухни и заорал: «Бабёшка, а ну марш свиней кормить!» Она со слезами на глазах протиснулась мимо всех нас к выходу, рыдая, раздала свиньям корм и через полчаса, все еще рыдая, вернулась, а мама стала читать что-то повеселее.

Мы любили наш домик. Сегодня, перестроенный, он выглядит по-современному безликим: вся задняя часть, в прошлом большой амбар, превращена в жилые помещения. А когда-то там была тайна, раздавались странные скрипы, витали призраки. Однажды я встретил там Бога. Мне было года четыре, и мы с Тилем хвастались, что в день святого Николая в темном коридоре натянем тонкую металлическую проволоку, чтобы об нее споткнулся Крампус, мохнатый и рогатый демон, который грохочет тяжелой цепью, пугая непослушных детей. Эта мысль воодушевила нас, мы не чувствовали страха и сами себя в этом убедили, рассказывая друг другу о своем бесстрашии. А еще мы тешили себя мыслью, что эта же проволока сработает и против святого Николая – вот забредет к нам на кухню, потом грохнется на пузо, и тут-то все подарки вывалятся у него из мешка, а нам даже не придется слушать его поучения. Но, чем ближе был день святого Николая, тем меньше храбрости у нас оставалось. Мы так никогда и не натянули эту проволоку. Я услышал, как Крампус топает копытом и гремит цепью в коридоре, и спрятался под диван. Затем почувствовал, как коготь Крампуса вцепился в штаны и тащит меня наружу. И вот я стою, и кажется, что я надудонил в штаны, но потом вижу, что Бог улыбается мне. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и на нем был линялый коричневый комбинезон, запачканный машинным маслом. Я знал, что теперь я спасен. Сам Бог вмешался в дело. Гораздо позже мне рассказали, что монтер с маленькой электроподстанции в ущелье около водопада случайно проходил мимо и, любопытствуя, вошел к нам вслед за святым Николаем. В лесу была небольшая гидроэлектростанция, превращавшая в электричество энергию воды из ручья, и монтер иногда приходил ее смазывать. От этого сооружения в лесу по сей день сохранился бетонный фундамент. А в первые послевоенные годы электричество бывало далеко не всегда. Часто вечерами на кухне горела только одна свечка.

Переезд в большой город стал неизбежен. Мы почти ничего не знали о мире за пределами долины. Ашау, расположенный в двенадцати километрах, оставался для нас самой дальней границей доступного мира. Розенхайм был лишь отблеском света в далеком небе. Машины оттуда приезжали к нам редко, и, завидев авто, все сбегались полюбоваться на эту диковину. На крутом повороте однажды автомобиль потерял управление и сорвался в поток чуть ниже Штурм-Этца. Потом мы часто сидели там в надежде, что приедет еще один автомобиль и тоже не справится с поворотом. Однажды мы видели Зигеля Ганса на мотоцикле, который в глубоком наклоне прошел поворот, а затем сразу же дал полный газ. С тех пор движущиеся автомобили всегда завораживают меня – как минимум визуально. В фильме «Плохой лейтенант», снятом в 2009 году, я намеренно разместил место действия – комнату, где детектив, расследующий убийство, допрашивает подозреваемых, – таким образом, чтобы прямо