Проверь снаряжение. Пулемёт приноровьте так, чтобы при нужде пустить в ход.

– Пулемёт в порядке, – откликнулся Трофимов, огорчённый отказом припугнуть: нравилось ему, когда его боится кто-то из неказачьего сословия. – А лошадей ещё выводить некуда.

– И то правда. Поезд надо отогнать от вокзала, – сказал Вагранов. – Не перед людьми же снаряжаться.

– Илька, – позвал сотник. Казачок вырос как из-под земли. – Найди и доставь сюда Ланя и Лю Чжэня. Мигом!

– Есть! – откозырял Паршин и исчез.

– Зачем тебе китаёзы? – удивился Трофимов. Их он тоже не любил. – Хочешь выслать разведку?

– Разведку посылать нет смысла. Ну пройдем по рельсам десяток вёрст, а потом всё едино придётся на землю спускаться. Так уж лучше здесь. Лань узнает, куда поезд отогнать, а Лю с его артельными пошлю добывать повозки. Думаю, он с местными китайцами легше договорится. Скажет: доберёмся до места, повозки вернём вместе с лошадьми. Хозяева могут иттить ездовыми.

Трофимов звонко хлестнул нагайкой по сапогу:

– А вот энто дело говоришь, командир.

– Само собой, – усмехнулся сотник. – А ты иди-иди, занимайся нашими.

Трофимов ушёл, похлёстывая нагайкой по сапогам.

– Старосту напугать вряд ли получится, – сказал Вагранов. – Он для виду, конечно, перепугается, а сам какую-нибудь каверзу устроит.

– Ну какую он может устроить каверзу?!

– Запретит своим давать нам повозки и – всё! Китайцы законопослушны, как нашим и не снилось. Но… китайские чиновники любят уговоры да подарки.

– Будто наши их не любят, – ухмыльнулся Саяпин. – А чё ему я-то подарить могу?

– Выбери хорошего коня из трофейных.

– Хороший конь – лишняя повозка, а на повозке – пять-шесть человек, бабы с детьми…

– Ну, как знаешь.

Вагранов хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой и ушёл. А к сотнику уже спешил Илька с китайцами.

Поезд перегнали на запасный путь. Лю Чжэнь и шестеро рабочих из его артели направились по местным сыхэюаням, или десятидворкам, договариваться о повозках, а Саяпин всё-таки последовал совету Василия – выбрал коня и в сопровождении верного Ильки Паршина поехал к старосте общины личжэну.

Сяохаоцзы и городом-то трудно было назвать, скорее большая деревня цунь, на полтора десятка ли, то есть триста дворов; поэтому и управлялся он маленьким, всего семь человек, советом старейшин. Вернее сказать, управлялся он назначенным личжэном, а старейшины могли только что-то советовать, но совсем необязательно, чтобы личжэн к ним прислушивался. Он и только он был вершителем судеб жителей поселения. И поэтому, как не раз убеждался Саяпин, был всегда переполнен самодовольством.

Дом личжэна, одноэтажный, с деревянными крашеными колоннами на входе, под черепичной крышей с загнутыми вверх углами, стоял на небольшой площади в центре городка, окружённый служебными постройками. У дома толпились мужчины разного возраста, все в серых рубахах и штанах, в островерхих шляпах, плетённых из соломы, по большей части босоногие.

Завидев подъезжающих казаков, кое-кто пустился бежать, а те, кто остался, сгрудились в стороне; от них на чужеземцев повеяло холодом неприязни и даже враждебности.

Саяпин спрыгнул с коня, приказал Ильке держать ухо востро, а коней в поводу, и прошёл в дом. Встречные китайцы шарахались от него в стороны, он на них не обращал внимания.

Сам личжэн – невысокий седобородый человек в полуофициальном халате чифу с перепёлкой на буцзы, квадратной нашивке на груди, в бамбуковой конической шапке с вороньим пером и бронзовым шариком на вершине (всё вместе означало его чиновничий ранг, правда, самый низкий) восседал в жёстком кресле с подлокотниками, обмахиваясь большим веером с той же перепёлкой. Перед креслом на коленях стояли два китайца, старый и молодой – похоже, шло судебное разбирательство. С правой стороны кресла за длинным столом сидели семь старцев – совет старейшин.

При виде Саяпина личжэн быстро свернул веер и махнул им в сторону. К стоящим на коленях подскочили прислужники, подхватили их под руки и куда-то уволокли. Старейшины даже не шелохнулись.

Сотник поднял сжатые в кулаки руки на уровень лица – выполнил приветствие гун-шоу. Личжэн в ответ слегка наклонил голову, развернул веер и опахнул им лицо, дав понять, что готов слушать. В его позе явно появилась надменность.

Фёдор знал некоторые правила китайского церемониала, но понятия не имел, как полагается говорить. Поэтому начал напрямую, без предисловий и на том китайском наречии, который не раз слышал от Ван Сюймина:

– Уважаемый личжэн, русские хотят побыстрее уйти из Сяохаоцзы, чтобы не доставлять лишнего неудобства для местного населения. Для этого нам нужны повозки, много повозок. Мы просим вас, уважаемый личжэн, распорядиться, чтобы жители общины дали повозки. Хозяева могут пойти с нами возницами; потом они вернутся обратно. У нас нет денег, чтобы им заплатить, но каждый возница получит в виде платы ту лошадь, которая будет тянуть его повозку.

От такой длинной речи, для которой, к тому же, приходилось подбирать слова, Фёдор несколько раз облился потом.

Личжэн слушал с непроницаемым лицом и неторопливо обмахивался веером, но на последних словах Саяпина оживился и свернул веер.

– А что получу я за такое указание? – спросил он без ритуальных обиняков. Его совершенно не смущало, что Китай находится в состоянии войны с Россией, а он принимает в присутственном месте врага.

– Вы, уважаемый личжэн, уже сейчас получите отличного коня, который ждёт у входа в ваш дом.

Фёдор вздохнул с облегчением: главное было сказано, оставалось ждать. Но ждать пришлось недолго: личжэн довольно живо поднялся с кресла и устремился мимо Саяпина к выходу. Старейшины как по команде повернули головы ему вслед, а сотник вытер оставшийся пот и пошёл за ним.

Подарок личжэну понравился. Он дважды обошёл коня, огладил бока, пропустил сквозь пальцы волосы гривы и повернулся к ожидавшему результата Саяпину:

– К концу дня вы получите сорок повозок с возницами. Но такому коню нужна хорошая кобыла, не то он заскучает и умрёт.

А у тебя, сукин сын, губа не дура, подумал Фёдор. Ну, коли ты напрямую, то и я напрямую.

– Кобыла найдётся, когда мы получим повозки. И не вздумайте звать ихэтуаней. Мы им всыплем, как следует, но и вам, уважаемый личжэн, – произнёс Фёдор сквозь зубы, – не поздоровится.

Личжэн кивнул, соглашаясь. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, лишь в узких глазах промелькнул огонёк – то ли припрятанной ненависти, то ли злобной радости: русские-то уходят!

Ранним утром следующего дня, 28 июня, на дорогу к поселению и станции Ламадяньцзы выступил караван из сорока семи повозок, управляемых китайцами в соломенных шляпах. Семь повозок раздобыл Лю Чжэнь с товарищами. На повозках горками лежали тюки с вещами и сидели старики, женщины и дети. Мужчины шли пешком, гражданские и