— Надеюсь, вы покушали, — вдруг произнес мистер Симистер. Я вжалась в кресло. Не знаю, с чего ему надеяться на что-либо подобное, но я моментально приняла решение в пользу голодания, что бы там ни предполагалось на потенциальной вечеринке, где члены «Книжной группы» могут прятаться под скатертями или висеть на вешалках вниз головами, точно нетопыри.

В холле «Экклс-хаус» я старательно отряхнулась от воды. Пахло застарелой гарью растительного масла. Значит, ужин закончился: всю картошку поджарили. В помещении клубился кухонный смог — примерно на высоте головы. Из тени у подножия лестницы материализовалась давешняя девушка. Воззрилась на меня.

— У нас обычно леди не гостят, — сказала она. Я вдруг сообразила, что ее язык слишком велик для маленького рта. И потому она пришепетывала, словно бог, ее сотворивший, потирал сухие ладони.

— Чем вы занимаетесь? — спросила я. — Почему, почему до сих пор дежурите?

За полуприкрытой дверью что-то грохнуло, потом донесся звон стекла, а следом раздался скрип — ящик волокут по полу.

— Мистер Уэбли! — позвал кто-то.

Другой голос откликнулся:

— Какого черта! — Коротышка в грязном жилете вывалился из номера, оставив дверь нараспашку; внутри виднелась пирамида коробок. — А, писательша!

Это не я его звала. Но моего присутствия в холле оказалось достаточно, чтобы заставить его задержаться. Возможно, он решил раз и навсегда переманить заезжих писателей из «Роузмаунта». Он уставился на меня, несколько раз обошел вокруг, чуть было не пощупал меня за рукав. Потом приподнялся на цыпочки и заглянул мне в лицо.

— Удобно? — спросил он.

Я сделала шаг назад. Налетела на девушку. Почувствовала под своим каблуком чужую плоть. Она высвободила придавленную хромую ногу. И не издала ни звука.

— Луиза, — сказал коротышка, втянул воздух между зубами, поглядывая на нее. — Катись-ка ты отсюда.

Я опрометью взлетела наверх, остановилась только на площадке второго этажа. Вечер, такой благоприятный в целом, нежданно был подмочен, испорчен. Зловещий Симистер, жуткий Уэбли; возможно, они знакомы друг с другом.

Мне предстоит выдержать ночь в этом номере, без чьей-либо поддержки, узнать, какого цвета простыни скрываются под покрывалом оттенка свежего дерьма. На мгновение я растерялась; куда идти — вверх или вниз? Я не засну, если не поем, но на улице дождь, безлунная ночь в чужом городе, за много миль от центра, и у меня нет карты. Можно вызвать такси, попросить водителя, чтобы отвез туда, где кормят, именно так поступают в романах, но в реальной жизни этого не происходит, верно?

Я долго стояла, споря сама с собой и уговаривая себя успокоиться — ну же, ну, что бы сделала Анита Брукнер[19]? Потом я увидела нечто надо мной, этакое шевеление воздуха, почти зримое в обступившей меня неумолимой духоте. Мой левый глаз вел себя все отвратительнее, с этой стороны мир виделся в дырах и прорехах, и потому пришлось повернуться всем телом, чтобы приглядеться повнимательнее. В полумраке обнаружилась девушка-горничная. Откуда она взялась? Мое бедное сердце — еще не ведающее диагноза — глухо стукнулось о ребра, а голова перебирала варианты: аварийная лестница? грузовой лифт?

Она сошла вниз, тихая, целеустремленная, изношенный ковер заглушал скрип ее обуви.

— Луиза, — позвала я. Она положила руку мне на плечо. Ее лицо, повернутое ко мне, будто светилось.

— Он всегда так говорит, — пробормотала она. — Вали отсюда.

— Вы с ним родственники?

— О нет! — Она вытерла слюни с подбородка. — Ничего подобного!

— Вы вообще отдыхаете?

— Некогда. Надо выбросить все пепельницы и прибраться после всех в баре. Они смеются надо мной, те мужчины. Говорят, где твой парень, Луиза? Зовут меня хиппи.

В номере я повесила пальто на створку гардероба, демонстрируя готовность уйти; этот фокус себя подбодрить я усвоила в берлинском отеле. Мои щеки горели. Я ощущала горечь оскорблений и ежедневных насмешек; но «хиппи» — это так, мелочи, особенно если учесть ее наружность… Пришла ужасная мысль, что она может быть своего рода испытанием. Я как репортер, нашедший сироту в зоне военных действий, какого-то изуродованного малыша, плачущего среди руин. Что делать — просто сообщить о находке или забрать малыша с собой, отвезти к себе домой, чтобы он учил английский и рос в Ближних графствах[20]?

Ночь, как и ожидалось, прошла под аккомпанемент автомобильных сигнализаций, обрывков радиотрансляций из других номеров и отдаленного рыка грузовиков. Мне снился «Роузмаунт», его стены таяли вокруг меня, его эркеры расплывались в воздухе. Помнится, в полусне, ерзая под жестким покрывалом, я учуяла запах газа. Снова заснула, но запах преследовал меня и во сне: члены «Книжной группы» внезапно выкатились из-под дивана, хихикая, принялись законопачивать щели окна и двери вырванными страницами своих рукописей. Задыхаясь, я проснулась. Вопрос завис в зловонной духоте. Так что побудило вас обратиться к биографическому жанру, мисс Р.? И вообще, что побудило вас побудиться? Что заставило жить, в конце концов?

Я спустилась вниз к шести тридцати. День выдался ясный. Опустошенная изнутри, я была в боевом настроении. Входная дверь стояла нараспашку, луч солнечного света рассекал ковер, как нагретый маргарин.

Мое такси — заказанное заранее, как обычно, чтобы поскорее убраться, — стояло у тротуара. Я осторожно огляделась, высматривая мистера Уэбли. Отель уже понемногу затягивала кухонная дымка. Слышался утренний кашель курильщиков, перемежаемый храпом и шумом спускаемой в туалетах воды.

Кто-то тронул меня за локоть. Луиза. Опять подошла бесшумно. Она вырвала сумку из моих рук.

— Вы спустились сами, — прошептала она. Ее лицо выражало потрясение. — Надо было дождаться меня. Я бы обязательно пришла. Вы завтракали?

Судя по тону, ее шокировало, что кто-то отказывается от еды. Уэбли ее кормит или ей приходится стервятничать? Она взглянула мне в лицо, а потом опустила голову.

— Если бы я не вышла, вы бы уехали. И не попрощались.

Мы стояли на тротуаре. Свежий воздух, прохлада. Таксист читал газету и не смотрел по сторонам.

— Вы еще вернетесь? — прошептала Луиза.

— Вряд ли.

— Ну, рано или поздно?

Я твердо уверена: скажи я ей так сделать, она бы безропотно села в такси. И мы бы уехали вместе: я — потрясенная собственной смелостью, напуганная будущим; она — доверчивая, сияющая, с безумным взглядом, устремленным на меня. Но что потом? Что бы мы делали дальше? Имею ли я право? Она взрослый человек, пусть и малого роста. У нее наверняка есть семья. Я поглядела на нее сверху вниз. Ее лицо при дневном свете казалось неравномерно окрашенным, будто облитое холодным чаем; широкий и гладкий лоб пестрел темными пятнами, размера и цвета старых медных монет. Я могла бы заплакать. Вместо этого я достала кошелек из сумки, заглянула внутрь, извлекла банкноту в двадцать фунтов и протянула ей.