(по его собственным словам) ахнул. Кают-компания походила на свалку мусора, битого стекла и ломаной мебели. Взрывом мины все предметы сорвало с креплений, поломало и отбросило в угол. Буфет был разбит, посуда из него вылетела и превратилась в груду черепков. В слабом свете ручного фонарика недавно уютная кают-компания «Минска» показалась адмиралу мрачной пещерой. Диван у борта остался на месте, хотя и был завален осколками разбитых плафонов. Под осколками, к своему удивлению, Пантелеев обнаружил совершенно целый патефон расколотой пластинкой. Адмирал завел его и поставил мембрану на уцелевшую часть пластинки. Тёмное помещение разбитой кают-компании заполнили звуки веселой песенки «Кукарача» в исполнении известной опереточной артистки Новиковой. Странно звучал задорный голос певицы в такой обстановке.

Пантелеев перебрался в боевую рубку, куда ему принесли стакан крепкого чая, сушки с тмином и плитку шоколада. С палубы доносились крики: «Слева мина! Осторожнее! У вас под носом мина!» Затем Пантелеев услышал всплески и, выглянув из рубки, увидел прыгающих за борт людей. Он встревожился. Что случилось? Адмиралу доложили, что матросы прыгают за борт, чтобы отвести в сторону плывущие на корабль мины.

Надвинулась тёмная августовская ночь. Все корабли сил прикрытия либо погибли, либо были выведены из строя. «Минск» стоял без хода, света и управления с недействующей радиостанцией. «Скорый» погиб. Где-то позади в ночной темноте остался подорванный «Славный». Впереди находился «Киров» с остатками своего охранения.

Средств для командования и управления не было.

Адмирал продолжал сидеть в боевой рубке, борясь со сном и посасывая сушку с тмином.

23:05

Военный корреспондент Михайловский находился в воде уже больше часа, после того как взрывом мины его сбросило с палубы «Виронии». Он плыл минут пять-шесть, затем переворачивался на спину и в таком положении отдыхал минут двадцать, накапливая силы. Иногда путались мысли, возвращая его к каким-то малозначительным эпизодам далекого детства, но очередной глоток солёной воды, перехватывающий дыхание, возвращал журналиста в реальность.

Он уже даже привык к своему положению и совсем не чувствовал себя обречённым. Иногда руки инстинктивно тянулись вперёд, желая хоть за что-нибудь ухватиться. Но кругом была вода и только вода.

В мозгу автоматически билась мысль: вдруг кто-нибудь заметит и спасёт.

Впереди Михайловского проплыли какие-то ящики. Он пытался догнать их, но волна уносила их быстрее, чем Михайловский мог плыть. Удвоив энергию, он погнался за одним из ящиков. Их разделял уже какой-то десяток метров, когда встречная волна накрыла Михайловского с головой, унося ящик буквально из-под рук куда-то в сторону.

Надвинувшаяся темнота пугала больше всего. Михайловский понимал, что всю ночь ему не продержаться. Наступила апатия типа «будь что будет». Он был один. Один среди моря. Кричать и звать на помощь было бесполезно. Некого.

Тело немело от холода, по всему организму растекался неведомый страшный озноб. Мёрзли не только руки и ноги, но леденело и сердце, куда забирался холод.

Волна вынесла погибающего журналиста на гребень и он увидел тёмный силуэт катера, идущего прямо на него. Он среагировал тупо, считая, что это галлюцинация.

Потом опомнился и, размахивая руками, попытался чуть ли не выпрыгнуть из воды. Только бы заметили и не прошли мимо или отвернули в сторону.

Его заметили. Катер застопорил ход и Михайловскому бросили конец. Он судорожно схватился за трос и почувствовал, как повисает в воздухе. Что-то мешало матросам вытащить его на палубу. Руки Михайловского сами разжались и он снова упал в воду, ударился головой обо что-то твёрдое и потерял сознание. Хлынувшая в лёгкие солёная вода привела корреспондента в себя. Вынырнув на поверхность, он увидел возле себя ещё один спасательный конец с петлей беседочного узла. Но руки уже окоченели так, что пальцы не сгибались. С большим трудом ему удалось просунуть в петлю левую ногу, за которую в конце концов его и вытащили на палубу. Все тело сразу же свела страшная судорога. Михайловский упал ничком на палубу и провалился в бездонную пропасть.

23:10

Флагманский артиллерист отряда лёгких сил капитан 2-го ранга Сагоян пришёл в себя только оказавшись в воде. Ему показалось, что до этого он долгое время пребывал без сознания. Но сколько прошло времени, прежде чем он понял, что плывёт, держась за какое-то бревно — он сказать не мог.

Сагоян находился на мостике эсминца «Артём» вместе с командиром дивизиона капитаном 2-го ранга Сидоровым и командиром эсминца старшим лейтенантом Сеем. Когда подорвался «Калинин», и в ослепительной вспышке исчез «Володарский», на мостике «Артёма» решили послать свои шлюпки на помощь. Во всяком случае, Сагоян помнил, как соответствующие распоряжения отдавал капитан 2-го ранга Сидоров. Больше он не помнил ничего и даже не мог сказать, что же произошло с «Артёмом».

Однако, придя в себя, капитан 2-го ранга обнаружил, что плывёт в одном белье. Когда он освободился от реглана, кителя, брюк и ботинок — он не помнил.

Болела голова, ломило все тело, судорога сводила ноги, немели руки. Временами конвульсиями налетали приступы рвоты. Видимо, он здорово наглотался мазута. Разъедало глаза. Вокруг стояла кромешная темнота. Сагояну казалось временами, что он видит какие-то огни: иногда вдали, иногда — совсем близко, но он понимал, что это скорее всего галлюцинации.

Яркая вспышка взрыва внезапно осветила большой пароход не далее, чем метрах в ста от него. Через мгновение транспорт был охвачен пламенем, осветившим все вокруг. Если подобное событие можно назвать удачей, то для капитана 2-го ранга Сагояна это было несомненной удачей, ибо в свете вспыхнувшего на судне пожара он увидел несколько кораблей, спешащих к горящему транспорту, и, забыв об усталости, энергично поплыл в их направлении.

23:20

Айро Вери — старший уполномоченный НКВД Эстонской ССР — был прикомандирован в распоряжение замнаркома внутренних дел товарища Кингисеппа, выполняя роль телохранителя и порученца.

Когда накануне ночью все они опоздали на эсминец «Сметливый», где их ждал сам нарком товарищ Кумм с членами коллегии НКВД и русскими прокурорами, Вери вместе с Кингисеппом попал на старый пароход «Ярвамаа», которым командовал русский капитан.[10]

«Ярвамаа» вышел в первом конвое. На палубе было полно людей. Много раненых, хотя, как выяснилось, на судне совсем не было медицинского персонала. Товарищ Кингисепп со своими оперативниками занял каюту и салон капитана. Но их было много даже для капитанских помещений, где сразу стало тесно и душно. Вери попросил у товарища Кингисеппа разрешения провести ночь на верхней палубе, чтобы не стеснять старших товарищей, и ему охотно разрешили. Отец Вери был рыбаком и часто говаривал: на любом судне, если