– Сегодняшняя ночь, – сказал я ей. – У нас есть лишь эта ночь. И на этом все.

Она кивнула, затем судорожно сглотнула, будто у нее пересохло во рту. Я наблюдал за движением ее горла.

– Встань на колени, – прохрипел я.

Она поспешила повиноваться, опустившись на колени между моих ног, и посмотрела на меня из-под длинных темных ресниц, которые занимали все мои мысли наяву.

– Сними футболку.

Она стянула хлопковую футболку через голову и отбросила на пол. А мне пришлось вцепиться руками в свои спортивные штаны, чтобы не наброситься на нее и не отыметь до потери сознания, потому что, святое дерьмо, ее грудь была идеальной. Бледно-кремовая, с темно-розовыми сосками, которые были достаточно маленькими, чтобы их можно было накрыть подушечкой пальца, но достаточно большими, чтобы я мог легко втянуть их в рот. Я хотел видеть, как мой член скользит между этих холмиков, хотел излить на них свое семя, хотел ощутить, как они прижимаются к моей груди, пока я растягиваюсь на ней всем телом.

Но я понимал, что не перестану желать ее. Что бы я ни делал с ней, какими бы способами ни овладевал этим маленьким ягненком, мне всегда будет мало. Из-за нее во мне образовалась эта ненасытная яма, зияющая пропасть вожделения, и даже в тумане похоти я понимал, насколько разрушительным станет мое влечение, если я не остановлюсь.

И я собирался остановиться в скором времени… Только не прямо сейчас.

Я приспустил штаны ровно настолько, чтобы освободить член, оставив футболку на себе. Мне нравилось быть одетым, когда я трахался, всегда нравилось. Не было более возбуждающего зрелища, чем обнаженная женщина, мурлычущая у твоих ног или стонущая на твоих коленях, в то время как ты полностью одет. (И да, я понимаю, что это полная хрень с точки зрения феминизма и тому подобного. Мне очень жаль.)

Поппи заерзала на месте, скользнув рукой к тонкой ткани между своих ног, и начала поглаживать себя.

– Ты оставила мокрое пятно на моей ноге, ягненок, – отметил я, опустив взгляд на свое бедро, где ее возбуждение просочилось сквозь тонкую ткань шорт и моих штанов. – Ты чего-то хочешь?

– Я хочу кончить, – прошептала она.

– Но ты можешь довести себя до оргазма в любой момент, когда захочешь. Ты пришла сюда сегодня потому, что хочешь чего-то другого. Так чего же?

Она поколебалась, затем ответила:

– Я хочу, чтобы ты заставил меня кончить.

– Но ты ведь знаешь, что это неправильно – просить об этом.

– Знаю, что неправильно просить об этом… или желать этого.

Я выдохнул. Это было неправильно. Это огромная ошибка.

И, да поможет мне Иисус, по какой-то причине это привлекало еще больше.

– Лижи, – велел я, указывая на член. Я по-прежнему держал руки на бедрах, не утруждая себя помочь ей. Вместо этого откинулся на спинку кресла и наблюдал, как она провела языком по моему стояку от основания до кончика. Я впился пальцами в кресло, зашипев, когда она повторила это снова. Я уже и забыл, как это приятно, каким гладким, скользким и нежным может быть женский язык, какое наслаждение может подарить, лаская чувствительную область внизу члена, очерчивая круги вокруг головки.

Как послушный ягненок, она не делала ничего, только лизала, ее рука по-прежнему оставалась у нее между ног, а глаза были прикованы к моим в тусклом свете гостиной.

– Теперь соси, – велел я. Мимолетная улыбка коснулась ее губ – улыбка, которая говорила о «Лиге плюща», финансовом анализе и вкусе к хорошему шампанскому, – затем ее голова стала ничем иным, как колышущейся массой темных волн у меня между ног.

Теперь я застонал не сдерживаясь. Было ли в моей новой жизни что-то такое, чего мне не хватало больше, чем представшая перед моими глазами картина? Голова, нетерпеливо двигающаяся между моих бедер? Но потом я вспомнил тот понедельник, Поппи, склонившуюся над пианино, и ее киску, единственное, что было в моем поле зрения. Как она сидела на мне, как терлась клитором о член.

Мне много чего не хватало.

Мои бедра и ноги практически вибрировали от подавляемого желания толкнуться в ее рот, и я немного себе это позволил, запустив руки в ее волосы и таким образом удерживая Поппи над членом. Я приподнял бедра вверх, пока не коснулся задней части ее горла, и скользнул обратно, содрогаясь от легких прикосновений ее губ, зубов, языка и нёба, которые разжигали во мне пламенное желание. Мой член еще никогда не был таким твердым, я был в этом уверен, и, отстранившись от ее губ, я мог видеть каждую вздутую вену, мог чувствовать болезненно набухшую головку.

Именно в тот момент я ощутил потребность в ее киске. Если это в последний раз, если этому не суждено повториться, тогда я просто должен это сделать. Я имею в виду, что уже и так совершил смертный грех, позволив ей отсосать у меня. Если я заставил бы ее снова потереться складочками о член, хуже уже не стало бы, верно?

Или, может, я мог бы войти лишь наполовину, чуть проникнуть в нее? Это все еще не считалось бы настоящим сексом, полноценным актом, и я сразу бы вытащил член обратно. Мне просто хотелось испытать эти ощущения один раз. Только раз.

Черт побери, я рассуждал как подросток. Но в тот момент мне было наплевать, поскольку я испытывал безумное возбуждение от вида самой прекрасной женщины, стоящей передо мной на коленях, с приоткрытым ртом и жаждущей киской.

– Сними шорты и залезай на столешницу, – приказал я. Она встала, разделась, пошла на кухню (где, к счастью, все жалюзи были закрыты) и запрыгнула на столешницу.

Я медленно приближался к ней, жар волнами разливался по телу от осознания того, что я играю с огнем, что подхожу к точке невозврата, но я хотел, я жаждал прыгнуть в неизвестность, если этой неизвестностью была Поппи. Было трудно волноваться о чем-то еще.

Я почувствовал ее запах, когда подошел к столешнице, смесь возбуждения, мыла и легких ноток лаванды. Я раздвинул ее ноги в стороны, насколько позволяла столешница, притянул Поппи к самому краю и прижался к ней, а член скользнул по ее складочкам.

Она облизнула красные губы, когда встретилась со мной взглядом, так, словно была хищницей, готовой сожрать меня, но это возымело обратный эффект, и внезапно я стал одержим идеей размазать эту красную помаду, которая даже в три часа ночи по-прежнему оставалась в идеальном состоянии, как будто Поппи повторно накрасила губы перед приходом сюда. «Да, – решил я, – когда закончу с ней, этот тщательно нанесенный оттенок будет повсюду, и она почувствует себя отмеченной, поймет, что ею овладели».

Я наклонился и впервые поцеловал ее.

Ее губы были мягкими, как я и предполагал, и даже мягче, но при этом Поппи упрямилась, чего я совершенно не ожидал, и не сразу поддалась мне. Если бы я не жил той жизнью, которая у меня была до принятия обета, я бы, наверное, не понял ее неуступчивости.

Но у меня был опыт, и я догадался о ее желании.

– Ты хочешь побороться со мной, ягненок? – прошептал я ей в губы.

Она кивнула, затаив дыхание.

– Хочешь, чтобы я взял силой? – Еще один кивок. – Заставил тебя?

Она судорожно выдохнула и наконец снова кивнула. Мой бедный ягненок предпочитал грубость, и, как вы думаете, мне хотелось дать ей необходимое.

Словно направляемый высшими силами, я накрыл ее губы своими в страстном поцелуе и сжал ей затылок настолько сильно, насколько осмелился, притягивая ее лицо к своему. Я прильнул к ней бедрами, потираясь о нее, и свободной рукой завладел ее грудью, стиснув в ладони и надавливая с таким отчаянием, которое только знал. Поппи явно чувствовала каждый кончик пальца, вызывающий яркую вспышку боли. Медленно, ох как медленно ее губы приоткрылись навстречу мне, и как только наши языки сплелись в шелковом клубке обещания, я чуть не потерял самообладание прямо тогда и там.

Ее рот был жадным, но мой – жаднее, и мы боролись друг с другом,