вперед. Теперь нас разделяло только ведро со шваброй, но оно не могло помешать мне заметить элегантный изгиб ключицы под ее сарафаном или тонкий намек на ложбинку у основания лифа.

– Я хочу быть хорошим человеком, но еще больше хочу быть хорошей женщиной. Неужели нет никакого способа быть одновременно в полной мере женщиной и абсолютно хорошей?

Дерьмо. Этот разговор перешел от налогов к самым темным уголкам католической теологии.

– Конечно, есть, Поппи, в той степени, в какой любой может быть абсолютно хорошим, – ответил я. – Забудь сейчас о Еве и райских яблоках. Посмотри на себя так, как вижу тебя я – откровенно любимой дочерью Бога.

– Наверно, я не чувствую себя такой любимой.

– Посмотри на меня. – Она повиновалась. – Ты любима, – твердо заявил я. – Умная, привлекательная женщина, какой ты являешься, – каждая часть тебя, хорошая и плохая, любима. И, пожалуйста, не обращай на меня внимания, если я облажаюсь и заставлю тебя чувствовать себя по-другому, договорились?

Она фыркнула, услышав ругательство, а потом печально улыбнулась.

– Прости, – тихо произнесла она. – Я не хотела загонять тебя в угол.

– Ничего страшного. На самом деле это я должен извиниться.

Она отступила назад, как будто физически не решалась сказать мне то, что собиралась. Наконец она произнесла:

– Стерлинг звонил мне вчера вечером. Думаю… Наверное, я позволила себе заморочиться его звонком.

– Стерлинг звонил тебе? – спросил я, испытывая раздражение, которое значительно выходило за рамки профессионального беспокойства.

– Я не ответила на звонок, но он оставил голосовое сообщение. Мне стоило его удалить, но я не… – Она замолчала. – Он снова повторил все те вещи, которые говорил ранее… О том, какой женщиной я являюсь, где мое место. Он сказал, что снова приедет за мной.

– Стерлинг приедет за тобой? Так и сказал?

Она кивнула, и красная пелена ярости застлала мне взор.

Очевидно, Поппи это заметила, потому что засмеялась и накрыла рукой мою руку, в которой я с такой силой сжал черенок от швабры, что даже костяшки побелели.

– Расслабьтесь, святой отец. Он приедет сюда, попытается завлечь меня очередными историями о путешествиях и марочном вине, а я откажу ему. Снова.

«Снова… Значит, как в прошлый раз? Когда ты позволила ему довести себя до оргазма, а затем заставила уйти?»

– Мне это не нравится, – признался я и сказал это не как священник или друг, а как мужчина, отведавший ее вкус всего в одном лестничном пролете отсюда. – Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась.

Она по-прежнему улыбалась, но в зелено-карих глазах блеснули холодные льдинки. И я внезапно осознал, каким эффективным оружием она могла бы стать в зале заседаний или в качестве правой руки сенатора.

– Серьезно? Я думаю, что тебя совершенно не касается, встречусь я с ним или нет.

– Он опасен, Поппи.

– Да ты его даже не знаешь, – возразила она, убирая руку с моей.

– Но я знаю, каким опасным может быть мужчина, когда он желает женщину, которую не может иметь.

– Как ты? – бросила она. Ее слова безжалостно, но абсолютно точно попали в цель, и я едва удержался, чтобы не отшатнуться.

Тяжесть подтекста в ее словах обрушилась на нас, как прогнивший потолок: Поппи и Стерлинг – да. Но Поппи и я, пастырь моего детства и Лиззи.

Мужчины, желающие того, чего им не следует желать, – история моей жизни.

Не сказав больше ни слова, Поппи развернулась и ушла, ее босоножки на ремешках застучали по лестнице. Я заставил себя сделать несколько глубоких вдохов и попытаться понять, что, черт возьми, сейчас произошло.

IX

«Тук».

«Тук».

Тишина.

«Тук-тук-тук».

– Прекратите, – сонно пробормотал я, скатываясь медленно с кровати. – Иду я, да иду уже. – «Тук-тук. Бабах».

Со сна я был слегка дезориентирован, оглушительный раскат грома и предшествовавшая ему вспышка молнии только ухудшили ситуацию, и я наткнулся бедром на острый угол стола. Выругавшись, вслепую потянулся за футболкой (на мне были только свободные спортивные штаны) и ощупью пробрался по коридору в гостиную, ко входной двери. Смахнув остатки сна, я осознал, что кто-то действительно стоит у двери в три часа ночи, и это был либо полицейский, пришедший сказать мне, что Райан в итоге врезался на своей машине в дерево, пока набирал СМС на телефоне, либо один из прихожан, находясь при смерти, нуждался в последнем обряде. Какой бы ни была причина, пришедший явно принес плохие новости, и я приготовился к трагедии, открывая дверь, при этом неловко пытаясь натянуть через голову футболку.

На пороге стояла Поппи, промокшая до нитки, с бутылкой скотча в руках.

Я моргнул как идиот. Во-первых, после нашей ссоры сегодня утром самое последнее, что я ожидал, – это увидеть Поппи посреди ночи на пороге моего дома с дарами. Во-вторых, насколько я мог судить, на ней была пижама: коротенькие шорты и тонкая футболка с изображением «Ходячих мертвецов». На ней не было бюстгальтера, из-за дождя тонкая футболка стала практически прозрачной, ее соски под тканью потемнели и затвердели, и, как только это заметил, я не смог думать ни о чем, кроме этих мокрых холмиков, вероятно, покрытых мурашками, и как эта прохладная плоть ощущалась бы под моим горячим языком.

А потом я очнулся и несколько долгих минут боролся между двумя желаниями: закрыть перед ее носом дверь и оставить под дождем или поставить на колени и трахнуть ее рот.

«Юношеских же похотей убегай, – читали мы сегодня вечером на занятиях по изучению Библии. – Стремись к праведности». Мне стоило закрыть дверь и вернуться в постель. Но потом Поппи задрожала, и я не смог это сделать, поскольку моя врожденная вежливость и уважение к людям дали о себе знать. Я обнаружил, что отступаю назад и жестом приглашаю ее войти.

«Стремись к праведности», – сказал автор послания к Тимофею. Но должна ли эта праведность иметь с собой бутылку виски Macallan 12? Потому что именно она и была в руках у Поппи.

– Я не могла уснуть, – произнесла она, войдя в гостиную и повернувшись ко мне лицом.

Я закрыл дверь.

– Я так и понял. – Мой голос звучал хрипло со сна и из-за совершенно не невинных мыслей, которые лезли мне в голову. Как и следовало ожидать, член начал набухать. Несмотря на все, что между нами произошло, я еще не видел ее обнаженной груди, и сейчас, под этой мокрой футболкой, она казалась мне самым соблазнительным зрелищем.

Проклятье. Я не имел в виду «еще». Я хотел сказать «никогда». Мне никогда не увидеть ее груди. «Смирись с этим», – мысленно отчитал я член, который отказывался подчиниться и вместо этого продолжал вызывать в памяти болезненно-яркие воспоминания о том, какой божественной была грудь, когда я сжимал ее, наклонив Поппи над церковным пианино.

Она опустила взгляд на мои бедра, и я понял, что спортивные штаны совершенно не скрывают моих помыслов. Откашлявшись, я отвернулся от нее в сторону кухни.

– Не знал, что тебе нравятся «Ходячие мертвецы», – небрежно бросил я, щелкая выключателем. Бледно-желтый свет полился от люстры послевоенного периода, отбрасывая угловатые тени в гостиную.

– Это мой любимый сериал, – ответила Поппи. – Но не знаю, чему ты удивляешься. Мы едва знаем друг друга, и большинство наших разговоров касалось моих самых сокровенных секретов, а не того, что у меня в планах на Netflix.

Поппи подошла ко мне и протянула бутылку скотча. Я взял ее и направился на кухню за стаканами, стараясь придумать хоть какой-нибудь ответ, но в голову абсолютно ничего не приходило.

– Это искупительная жертва, – сказала она, кивая на бутылку Macallan. – Я не могла уснуть и хотела извиниться за нашу сегодняшнюю ссору. Подумала, что, может быть, скотч… – Поппи расстроенно вздохнула, и впервые мой не до конца проснувшийся мозг осознал, что она нервничает. – Мне очень жаль, что я разбудила тебя, – тихо произнесла она. – Я лучше пойду.

– Не надо, – не задумываясь сказал я, слова слетели с губ раньше, чем я мог сообразить, что говорю. Приятный румянец разлился по ее щекам, окончательно разбудив мой заторможенный мозг. – Иди в гостиную, – велел я. – Включи газовый камин и сядь у очага. Жди меня.

Она беспрекословно подчинилась, и этот простой акт послушания пробудил во мне прежнего меня, того, который