о положении Грузинской Православной церкви в Российском Государстве», которые фактически признавали автокефалию Грузинской церкви, хотя окончательное установление положения Грузинской церкви предоставлялось Учредительному собранию. Российская Православная церковь эти решения не признавала, деяния грузинских епископов рассматривались на Поместном соборе Российской Православной церкви как проявление «церковного большевизма»[206].

По мере радикализации украинского национального движения становились более радикальными и его лозунги в области церковного строительства. Если в политической сфере от лозунгов федерализма оно перешло к требованию независимости, то в области религиозной лозунги автономии украинской церкви, ведения службы на украинском языке и украинизации литургии были лишь первыми шагами на пути к провозглашению автокефалии. Требование независимости украинской церкви содержалось в программах ряда украинских политических партий, соответствующее решение приняла и Центральная рада, которая рассматривала это как удар по российской контрреволюции. Неудивительно, что церковные вопросы стали предметом рассмотрения даже украинских армейских организаций. Подчас движение за автокефалию было революционным и «по форме»: современник с ужасом вспоминал «стриженых и бритых» украинских военных священников с винтовками и в шинелях, игравших активную роль на Всеукраинском церковном соборе[207].

Кризис церковного управления переплетался с кризисом власти в стране. Специфическая ситуация двоевластия проявлялась и в том, что со всевозможными петициями по вопросам церковного строительства верующие обращались в Советы и комитеты. Монахи Александро-Невской лавры писали в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов: «Веря вашему комитету как справедливому органу правды, мы обращаемся к вам с просьбой об удалении из монастыря Александро-Невской лавры изверга-тирана наместника лавры архимандрита Филарета». Миряне же подчас жаловались в Советы на своих священников и требовали смещения последних[208].

С другой стороны, некоторые священники избирались в состав Советов и войсковых комитетов. Так, три представителя духовенства вошли в Ревельский Совет рабочих и воинских депутатов, священники также избирались в Омский совет. Первым председателем солдатского комитета 80-го Сибирского полка также был священник. Подчас представители духовенства занимали в комитетах довольно радикальную позицию. Генерал П.Н. Врангель вспоминал о своем столкновении с революционно настроенным священником, председательствовавшем на соединенном заседании комитетов казачьего соединения. Известный деятель церковного обновления А.И. Введенский вошел в Петроградский совет. Два протоиерея и один священник вошли в Исполком офицерских и солдатских депутатов 12-й армии. Многие священники избирались в состав общественных комитетов в городах и волостных сельских комитетов. Один судовой священник был даже секретарем комитета крейсера «Богатырь»[209]. Радикальную позицию занял и священник учебного корабля «Азия». Матрос этого судна впоследствии вспоминал: «А во время Февральской революции отец благочинный сбросил с себя свою ризу и на митинге выступил с горячей речью: „Товарищи, нужно вести беспощадную борьбу с царским самодержавием и т. д.“»[210]. Можно предположить, что участие священнослужителей в деятельности Советов и различных комитетов укрепляло авторитет этих органов власти в глазах многих верующих. В то же время факт избрания представителей духовенства в Советы и комитеты свидетельствовал о том, что они пользовались политическим влиянием среди тех солдат, матросов, крестьян, рабочих, которые на эти властные органы ориентировались. В любом случае это придавало особое значение революционным символам и революционному языку.

Радикализм части духовенства находил отражение и в проповедях того времени. Священник одного из полков российской армии так излагал своей пастве события новейшей истории: «Великий русский народ стонал под игом беспросветного рабства в течение нескольких веков, держался в темноте, грязи и ужасающей бедности, работая на своих самодержавных властелинов и их приспешников. Идея равенства и братства решительно подавлялась и вытеснялась вместе с ее носителями в тюрьмы и далекие тайги (!) Сибири. Расправа с людьми свободной жизни была быстра и решительна. Эти мученики свободы напоминают нам жертвы христианского мученичества. <…> В лице своих лучших самоотверженных сынов свергнула святая Русь своего самодержавного властелина и его бездарных и недостойных приспешников… Мы в настоящий исторический момент находимся в положении первых мучеников за христианскую идею любви, равенства и братства»[211]. И в данном случае упоминавшийся уже культ «борцов за свободу», предполагавший сакрализацию мучеников революции, получал и религиозную санкцию.

Некоторые священники принимали активное участие в политических и социальных конфликтах революционного времени, занимая подчас весьма радикальную позицию. Крестьяне впоследствии вспоминали о «попах-эсерах» и «попах-меньшевиках», об участии сельских священников в разгроме помещичьих имений. Порой они выступали в роли политических руководителей своей паствы. Воспоминания крестьян подтверждаются и другими источниками. Об этом свидетельствуют и сводки милиции за 1917 г.: в некоторых случаях именно «подстрекательства» священников рассматривались местными властями как причины крестьянских волнений. Радикально были настроены и отдельные военные священники (к некоторым солдаты обращались в духе времени: «товарищ-батюшка»). Разумеется, часть священников придерживались весьма консервативных политических взглядов (выше отмечалось, что несмотря на угрозу преследований они упорно продолжали «поминать» свергнутого императора). Солдаты требовали устранения некоторых «попов» как сторонников «старого режима», а иногда и удаляли их своей властью. В то же время протоиерей 124-го пехотного полка, пропагандировавший лишь условную поддержку Временного правительства, что совпадало с позицией Петроградского совета, был удален со своего поста в результате ходатайства офицеров данной части. Другого радикально настроенного священника офицеры его полка даже обвиняли в «большевистской» деятельности[212].

Но и на фоне радикальных действий части священнослужителей выделяется резолюция собрания духовенства, церковных старост и представителей от мирян 5-го благочиния Канского уезда Енисейской губернии, принятая 25 мая 1917 г. Она гласила: «Мы должны оказать всякое содействие к широкой организации трудящихся масс в местные и всероссийский Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и захвату Всероссийским Советом всей политической власти в свои руки, который один только может прекратить эту безумную бойню, решительно потребовать от своих союзников полного отказа от захватов, аннексий, контрибуций с правом всех наций на самоуправление, как единственном условии, при котором только и возможен мир всех народов всего мира, а не перемирие. <…> Освобождая себя от всякого обязательства по отношению к создавшемуся коалиционному Правительству, поддержать Совет Петроградских Рабочих и Солдатских депутатов». Глава епархии, епископ Красноярский и Енисейский Никон оценил постановление как «ленинство» и осудил его[213].

Вряд ли представители духовенства и мирян действовали под руководством местных большевиков, да и текст постановления отличается от образцовых резолюций, публиковавшихся в центральных большевистских газетах, однако составители этого документа, без сомнения, испытали воздействие левых социалистов. Вряд ли таких постановлений было много, возможно оно является исключением, но немало священнослужителей, находившихся в поле влияния умеренных социалистов, действовали порой довольно радикально. Иногда они шли за своей паствой, а иногда использовали свой авторитет среди мирян, становились лидерами протестных движений разного рода. Со своей стороны, съезды и заседания Советов и комитетов подчас