— А я очень даже люблю девиц, — сказал Уильям Банни-Лист.

— Мистер Банни-Лист! Постыдились бы! Вы же мертвы!

— Но у меня прекрасная память, миссис Либерти.

— А! И все? — воскликнул Соломон Эйнштейн, когда зазвучала музыка и по экрану пошли титры. — Но мы так и не узнали, кто взял деньги у Мика из кармана!

— Господин в телевизоре сказал, что завтра будет новое представление, — напомнила миссис Либерти. — Нужно не пропустить!

— Темнеет, — заметил мистер Порокки из задних рядов. — Пора возвращаться.

Мертвецы оглянулись на кладбище.

— Если, конечно, вы не против, — с легкой улыбкой прибавил он.

Мертвецы молчали. Потом Олдермен сказал:

— Будь я проклят, если вернусь туда! К черту!

— Томас Боулер! — вскинулась миссис Либерти.

— Неужто человеку и после смерти нельзя отвести душу? К черту, к черту, к черту! И ко всем чертям, — обозлился Олдермен. — Я ведь что хочу сказать? Глядите, тут и радио, и телевидение, и чего только нет. Жизнь бурлит! Не понимаю, зачем нам возвращаться. Там скучно. Нет уж, дудки.

— Дудки?

Уильям Банни-Лист подтолкнул миссис Либерти локтем в бок.

— Это «ни за что» по-австралийски, — прошептал он.

— Но ведь следует оставаться там, куда нас поместили, — сказала миссис Либерти. — Мы должны оставаться там, куда нас поместили…

— Гм.

Это был мистер Строгг. Мертвецы потупились.

— Полностью с вами согласен, — сказал он.

— О! Привет, Эрик, — сказал Олдермен.

Эрик Строгг скрестил руки на груди и широко улыбнулся. Тут даже мертвецы встревожились. Глаза мистера Строгга оставались совершенно невидимыми, только что-то смутно розовело за толстенными стеклами очков.

— Может быть, вы наконец вслушаетесь в то, что вы плетете? — спросил он. — Вы мертвы. Так ведите же себя соответственно! У вас все в прошлом. — Он погрозил пальцем. — Вы знаете, что случится, если уйти слишком надолго. Даже подумать страшно, верно? А вы позволяете этому юному тупице возмущать ваше спокойствие!

Мертвецы старались не встречаться с ним глазами. После смерти появляются вещи столь же сами собой разумеющиеся, как дыхание при жизни. Про них знаешь. Знаешь, что настанет День. И к нему надо подготовиться. Придет последний рассвет, и его нужно будет встретить — во всеоружии.

Последний рассвет. Судный день. Они могут грянуть когда угодно. Нужно быть готовым.

— Нам не пристало подражать молодым, — продолжал мистер Строгг, словно читая их мысли. — Мы мертвы. Поэтому нам следует ждать здесь — прилично, достойно — и не марать рук Обыденным.

Мертвецы заерзали.

— Что ж, я ждал восемьдесят лет, — наконец сказал Олдермен. — Если это случится сегодня, пусть. Я собираюсь пойти поглядеть, что да как. Кто со мной?

Примерно половина мертвецов поднялась. Еще с десяток недолго поозирались и тоже решили примкнуть. В мистере Строгге было нечто, вызывающее желание перейти в противоположный лагерь.

— Вы заплутаете! — предостерег мистер Строгг. — Что-нибудь обязательно пойдет наперекосяк, вы же знаете! И тогда блуждать вам до скончания веков! И вы… и вы… забудете!

— У меня здесь есть потомки, — сказал Олдермен.

— У нас у всех есть потомки, — робко возразила миссис Либерти. — Но мы знаем правила. И вы тоже. — Она смутилась.

Правила действительно существовали. Их никто никогда никому не объяснял — ведь никто никогда никому не объясняет, что, если уронить что-нибудь, оно упадет. Правила были — и все.

Но Олдермен проявил угрюмую решимость.

— Все равно прогуляюсь по округе. Провентилирую прежние вертепы.

— Вертепы? — не понял Уильям Банни-Лист.

— Про… провенти… ли… роваете? — пролепетала миссис Либерти.

— По-нынешнему это… — начал Уильям Банни-Лист.

— И знать не желаю! — Миссис Либерти встала. — Нет, надо же!

— Всюду жизнь. Мы помогали ее создавать, и я намерен выяснить, что получилось, — мрачно объявил Олдермен.

— Кроме того, — добавил мистер Порокки, — если мы будем держаться вместе, никто не забудет, кто он такой.

Миссис Либерти печально покачала головой.

— Ну, коль вы настаиваете, тогда, полагаю, вас должна сопровождать хоть одна Здравомыслящая Особа, — вздохнула она.

И мертвецы дружно двинулись по тропинке вдоль канала к центру города. Только мистер Эйнштейн и мистер Флетчер остались сидеть у телевизора. Им было хорошо.

— Что на них нашло? — удивился мистер Флетчер. — Ведут себя просто как живые.

— Отвратительно, — сказал мистер Строгг с непонятным торжеством в голосе, словно ему доставляло огромное удовольствие наблюдать чужие безобразия.

— А вот Соломон утверждает, что Вселенная — только иллюзия, плод нашего воображения, — сказал мистер Флетчер. — И следовательно, невозможно никуда попасть. Или где-нибудь находиться.

Эйнштейн поплевал на ладони и попытался пригладить волосы.

— А с другой стороны, — задумчиво протянул он, — на Канал-стрит был когда-то дивный кабачок…

— Ничего не выйдет, Солли, — усмехнулся мистер Флетчер. — Духам там не подают.

— Мне там нравилось, — с тоской сказал Эйнштейн. — Отдохнуть за стопочкой после трудового дня… эх!

— Ты же сам сказал, что жизнь — всего лишь наши выдумки, — напомнил мистер Флетчер. — И вообще, я хотел еще поработать над телевизором. Ты сказал, нет никаких теорий, согласно которым нельзя было бы…

— Мне кажется, — осторожно перебил мистер Эйнштейн, — что иногда я не прочь сам себя чуточку подурачить.

И у канала остался только мистер Строг.

Он вернулся к себе (губы его по-прежнему кривились в застывшей улыбке), устроился поудобнее и стал ждать их возвращения.

Конференц-зал городского административного центра имени Фрэнка У. Арнольда был наполовину пуст.

Пахло хлоркой (из бассейна), пылью, мастикой и деревянными стульями. Время от времени в зал, полагая, что там проходит общее ежегодное собрание или собрание боулинг-клуба, забредали случайные люди. Разобравшись, что к чему, они заворачивали к выходу и тщетно толкали дверь с табличкой «На себя», в сердцах награждая ее взглядами, в которых читалось, что лишь полный идиот способен написать на двери «На себя», если она открывается на себя. Ораторы тратили уйму времени на то, чтобы выяснить, слышно ли их в последних рядах, и то и дело подносили микрофон чересчур близко к динамикам, после чего кто-нибудь брался наладить систему усилителей, пережигал пробки, отправлялся к завхозу и тоже некоторое время напрасно толкал дверь — ни дать ни взять белка, пытающаяся выбраться из колеса.