Май засопел от удовольствия, сел и с трогательной гордостью поведал:

— Ей только пять лет. Но уже читает, и память хорошая, цепкая. Недавно вдруг рванула наизусть: «Все говорят: нет правды на земле, но правды нет и выше…»

— …«Для меня так это ясно, как простая гамма…», — подхватил Шмухляров и неожиданно заключил: — Видать, совсем твое семейство до ручки дошло. Впало от нищеты и недоедания в извращение самого вредного толка: поощряете несмышленого ребенка учить «Моцарта и Сальери»! А все для того, чтобы хоть чем-то было хвастать, чем-то гордиться! Надеюсь, ты уже объяснил ей, что ее отец — Моцарт? Не сомневаюсь, ты это сделал!

— Ты меня оскорбить хочешь, что ли? — беззащитно спросил Май.

— Все ты понял! Не придуривайся! — презрительно воскликнул Шмухляров. — Те, кто не могут своему ребенку купить дорогой компьютер, кто не в состоянии свозить свое чадо на море, одеть красиво, накормить досыта и не овсянкой, а вку-усными вкусностями, — в общем, такие люди, как ты, Семен, заглушают свои нищенские комплексы тем, что детей натаскивают на чтение стихов. Мол, пусть мы бедные, но зато духо-о-вные-е! Моцарты мы, окруженные сворой тявкающих Сальери!

«А вдруг он правду говорит?» — подумал Май и начал неумело, жалко оправдываться:

— Но я ведь работаю! Я зарабатываю, что могу! Я же редактирую! Ну, не умею я на рынке колбасой торговать! Что же делать теперь? Не воровать же идти!..

Шмухляров живо спустил ноги на пол, откинулся на спинку дивана и с вызовом отбарабанил:

— Если бы мой ребенок голодал, я бы без всяких интеллигентских штучек встал за прилавок торговать колбасой.

Май хотел ответить грубо, вроде «роди сначала своих детей» или «не твое собачье дело», но вспомнил, что у него есть козырь покрупнее.

— Между прочим… — злорадно проронил Май, готовясь сказать главное: «Я заключил договор на десять тысяч долларов».

Но Шмухляров резво перебил его:

— Знаю, знаю! Ты хочешь сказать, что ты — художник слова и человек чести. Рыцарь! Так сказать, шевалье. А я тебе на это повторю, как всегда: какая честь, коли нечего есть!

Он выкатил глаза, надул щеки и с гнусным пукающим звуком выдохнул.

— Это… девиз проституток… — проговорил Май и неудержимо захохотал.

— Что, самому смешно?

Май закивал, судорожно взмахивая руками — его безобразно веселила мысль о том, что бывший друг даже не подозревает, как он богат, и что девиз проституток теперь — и его девиз! Шмухляров гукающе засмеялся, глядя на Мая. Из кухни явилась маман — разделить веселье и сразу же, не спрашивая, над чем смеются, зашлась частым кудахтающим смехом. Май и Шмухляров затихли: маман полыхала золотом, в прическе торчал испанский гребень; к животу маман прижимала голубую кастрюлю. Май и Шмухляров переглянулись и захохотали по новой, испугав маман. Она ушла, и они разом умолкли. Так друзья, бывало, молчали в юности после веселья, молчали долго и счастливо.

Они переглянулись и вновь подумали друг о друге: «Может, он не совсем конченый человек». Май вздохнул и осторожно спросил, пощипывая ус:

— Скажи, Кирюха, если бы ты вдруг увидел существо… сверхъестественное, про которое всегда думал, что это — миф, сказка, что бы ты стал делать?

Шмухляров взглянул испытующе и поинтересовался:

— Ты когда бросил пить?

— Да не пью я! — раздражился Май. — Ты мне ответь: что бы ты сделал, если бы встретил сверхъестественное существо?

— Я бы немедленно попросил у него денег, — твердо сказал Шмухляров. — Денег и жить как можно более долго и в полнейшем здравии — желательно в наиблагополучнейшей стране, в Швейцарии или в княжестве Лихтенштейн. И чтобы деньги никогда не кончались! Вот, Семен, какой я пошлый низкий тип. С твоей точки зрения — моральный урод.

Шмухляров замолк, растянув губы в улыбку-ниточку.

— Ну а что бы ты стал делать? — спросил он после язвительной паузы.

Маю вопрос не понравился: что, если Шмухляров знает откуда-то про договор с Титом? И почему бы ему не знать — ведь всюду бывает, со всеми знаком. В смятении Май молчал, уставившись на газету под ногами — на фото собаки в балетной пачке.

— Молчишь? — хмыкнул Шмухляров. — Да я про тебя и так все знаю.

— Что?! — дико взглянул на него Май. — Что ты знаешь?

— А то, что ты у существа сверхъестественного стал бы выяснять про устройство мироздания, про Бога. Тебя бы больше всего волновал Бог, а не беспросветность собственной жизни, не нищета со всеми ее атрибутами — стоптанными ботинками, очередями старух за дешевыми просроченными продуктами, убожеством развлечений…

«Он не знает про Тита!» — понял Май и заговорил, по-детски радуясь, что не разоблачен:

— Разве существование того, что мы считаем мифом — предположим, ангелов и демонов, — разве это не делает смешным, ничтожным все эти житейские дрязги: желание денег, славы, удовольствий? Разве нет?

— Ты про это роман пишешь, что ли?

— Ну, допустим. А что?

— Да ничего, — сказал Шмухляров, пожав плечами. — Ты говори, говори. Выговорись.

Май припечатал ногой раздражающее его собачье фото и признался таинственно, вполголоса:

— Представь, я видел своими глазами такое существо! Назовем его ангелом. Но это не все, Кирюха. Я видел и другое существо, врага ангела!

— Дай угадаю кого! Черта, что ли? — хохотнул Шмухляров, потягиваясь.

— Скорее, чертовку, — подавленно сказал Май; он заподозрил, что разговор этот, возможно, неугоден Анаэлю и потому напрасен.

— Кому ты адресуешь свой роман? — деловито спросил Шмухляров.

— А что?

— А то, что все это никому не нужно. Понимаешь? Люди читают совсем другое.

— Ты ничего не понял! — разочарованно воскликнул Май. — Для меня не секрет, что читают люди. Шерстюков они читают. Дрянь их рептильную! Кто-кто, а уж я это знаю. Я — редактор.

Шмухляров зевнул, прикрыв ладонью рот. За ней, как за ширмой, шла лихорадочная примерка улыбок. У Шмухлярова их было столько же, сколько костюмов у короля-солнце Людовика XIV. Май ждал. Наконец, Шмухляров поднял ладонь, явив строгую постную улыбку, и заметил:

— В пору расцвета рептильной, как ты ее называешь, прозы забавляться сочинением романа об ангелах может либо идиот, либо скучающий миллиардер. Догадываюсь, что миллиардов у тебя нет, а значит…

— Пусть я идиот, — охотно согласился Май. — Но ведь и такие нужны. Мы, идиоты, ведь никому не мешаем жить. Пусть шерстюки печатают свои рептильные книжки, а другие пусть их читают. Это ведь как с продуктами: тот, кто не знает вкуса настоящего молока, будет считать таковым порошковое. Но я вовсе не об этом говорю. Ты представь, Кирилл: тебя посетил ангел! Настоящий! Что это значит, как ты думаешь?