Ястреб получал от происходящего удовольствие. Натуральное. Неприкрытое. Прям кайфовал. Потому что, видимо, у него тоже поднабежало за последние дни.

Переводил взгляд с меня на кандидата, расслабился, улыбнулся. Только так улыбнулся, что лучше не надо… По животному хищно, зло. Я бы на месте Самойленко свалила бы давно. А у этого ни проблеска осознания во взгляде, даже не сбился ни разу.

И это взбесило еще сильнее. Потому что… этот… мудак потратил почти сорок семь минут моего времени впустую. И ведь начал так, что даже восхищаться им хотелось вначале.

— Дмитрий, — оборвала я мужика на полуслове, — а вы всегда такой, или это нам исключительно повезло?

— В каком смысле? — ослепительная широкая улыбка, видимо, должна была заставить меня улыбнуться в ответ, но… не сложилось.

— Слабоумие и отвага ваш девиз? Наглость, очевидно, второе, имя?

— Я… — он хлопнул растеряно ресницами, аки девочка из какой-нибудь самодеятельности в заднице глобуса. Улыбка начала меркнуть. Медленно-медленно. Я прям тоже кайфовать начала, как Ястреб.

— Вы — говнокодер, Дмитрий. Задание не вы делали, — как же жалко, как жалко собственного времени. — Хотите тайну открою? — подалась я к мужику. — Нам такие, как вы, кто шлак клепает, кто суппортить только и может, тоже нужны. Но вам не светит теперь. Вообще. Ничего. А разрабу, задание за вас сделавшему, передайте, что мы его ждем и, скорее всего, возьмем.

— Это я…

— Более не задерживаю, — махнула рукой, опрокидывая в себя остатки кофе.

Мужик снова попробовал открыть рот и что-то выдавить, но ни хрена не успел.

— Энджи, — улыбнулся Игорь, — проводи господина Самойленко к выходу и занеси в черный список, идентификация по голосу и лицу.

Самойленко дернулся и побледнел. Потом разозлился, челюсти сжал так, что желваки почти заходили. Впился злобным взглядом сначала в меня, потом в Игоря. Остался сидеть на месте.

— Князь Игорь, мне позвать охрану? — спросила Энджи, на этот раз верно оценив ситуацию.

Ястребов вопросительно посмотрел на придурка.

— Уроды, — процедил Дмитрий, поднялся так резко, что кресло, на которое он примостил свое широкое седалище, откатилось назад. Шагнул к двери. Уверена, мог бы ей хлопнуть, хлопнул бы, но тут тоже не повезло.

Когда придурок скрылся наконец-то с глаз, я уткнулась лбом в стол, застонала.

День обещает быть долгим и беспросветным.

— Слава? — очень осторожно позвал Ястребов, и голос его звучал странно близко. Но я внимания не обратила, стараясь унять разочарование.

— Этот день будет бессмысленным и беспощадным, почти как русские бунты, да? — повернула я голову, не отрывая ее от стола, открыла зажмуренные глаза.

И снова чуть не застонала. Застыла, забыла вдохнуть.

Игорь был близко. Слишком близко. Так близко, что я смогла разглядеть собственное отражение в его глазах. Снова воздух весь у меня забрал, склонившись к самому лицу.

Да что ж такое-то?

Игорь Ястребов

— Надо было все-таки плеснуть эфедрин в твой кофе, — улыбнулся. А она за улыбкой моей проследила. Так пристально, так внимательно. Глаза снова теплые, мягкие заволокло. Мне нравилась ее реакция. Дико нравилась.

Открытость, страх. Не тот, который страшный, а тот, который щекоткой отдает, предвкушением покрыт. Пусть это всего лишь последствия стресса. Пусть это ненадолго. Но хоть так.

Я впитывал в себя этот взгляд, мимику ее, движения. Новые. Другие. Не те, что я видел на протяжении пяти месяцев. И кайфовал.

— Почему я не кассир в продуктовом? — спросила, скривив уголки губ.

— Смена кассира в продуктовом длится двенадцать часов, Слав. К ее концу ты перестанешь чувствовать собственные запястья, замерзнешь, а от людей будет тошнить. И за все это удовольствие получишь тридцать пять тысяч. А еще ты улыбаться должна и не спорить, и нахер никого послать не сможешь.

Воронова разочарованно выдохнула, наморщила аккуратный нос.

— Кайфолом ты, Ястребов, — вздохнула она и поднялась так резко, что чуть макушкой мне по подбородку не заехала. Я отстранился со смешком.

А она лицо растерла, повела плечами, разминая затекшие мышцы.

— Энджи, кто там следующий на расстрел?

— Княгиня Станислава, боюсь…

— Кто следующий кандидат? — не дала Слава ИИ договорить, метнула в меня убийственный взгляд.

Да, я знаю, помню — словари. И нет, я не собираюсь этого делать. Машина должна оставаться машиной. Грань и без того непередаваемо тонка.

— Рыбаков, княгиня Станислава.

— Приглашай, — махнула Воронова рукой, сжала переносицу, а потом повернулась ко мне, сверкнула опять глазами дьявольскими. — Этого, если что, ты выгонять будешь.

Я только кивнул, пряча очередную улыбку.

Дальше все прошло без особенных косяков.

Кравцову, как и договорились, я отдал Славе. Жалел немного, но… Мы договаривались, а я привык обещаниями не разбрасываться.

Хорошая девочка — живая, умная, глаза синие любопытством светятся. Опыта критично мало, но потенциал есть. Если Воронову будет слушаться и учиться, возможно, даже останется у нас. Неуверенная только и робкая излишне.

Она вошла в переговорку очень тихо, так же тихо с нами поздоровалась, чуть дольше, чем на Славе, задержала на мне взгляд, потом быстро перевела на расписные стены: на планеты и созвездия. Аккуратная, внимательная.

С тестом справилась быстро, быстро нашла ошибку.

Комкано и тихо попрощалась и тенью скользнула за дверь. Хорошенькая.

Мужики наши в стойку встанут, однозначно. Наверное, даже к лучшему, что я Славке ее отдал: не придется вытирать сопли и следить за «моральным обликом» новой сотрудницы. А Воронова наших на место быстро поставит. Посмотрит, и они сами отвалятся, как рудимент.

Дальше все проходило скучно и монотонно. Никаких сюрпризов и неожиданностей. К семи вечера подошли еще несколько ребят. Одного забрал себе, двоих отдал Вороновой. Последний «стажер» из дверей переговорки вышел около половины одиннадцатого. И мы оба выдохнули с облегчением, собрались в молчании и в таком же молчании отправились на паркинг.

— Энджи что-то нашла? — спросила Воронова, пока мы спускались в лифте. — Дашь посмотреть на результаты?

— Я пока не ставил на анализ, — покачал головой, за что тут же удостоился очередного возмущенно-раздраженного взгляда. В тесной интимности лифта слова и движения Вороновой воспринимались остро и гулко. Тягучий, кошачий голос вибрировал хриплым шуршанием где-то под кожей.

— Почему? — знакомые угольки тлели на дне ореховых глаз, играл мягкий вечерний свет в тугих каштановых прядях. Что ж она такая… Такая невыносимая?