Наконец директор устал и присел на рельс. Перед ним лежала дорога, прекрасная и бессмысленная, как вся его жизнь, исполненная подвигов и пустых отчетностей.

Юлию Ивановичу неожиданно показалось, что он что-то слышит. Нет, он не ошибся: далеко-далеко, в бездне теплой тайги звучал прекрасный голос. Он пел об одиночестве и любви.

Литвиненко закрыл глаза и весь обратился в слух.

Петр Николаевич по самые края налил себе стакан водки, жестом пожелал здравия портрету Гоголя над столом и включил магнитофон. Затхлое пространство кухни всколыхнулось звуками клавесина.

Удовлетворившись созданной атмосферой, Петр Николаевич употребил водку и закусил частью ссохшейся дольки чеснока.

По раздраженной вчерашними злоупотреблениями паутине кровеносных сосудов пробежала колкая волна, принуждая организм вернуться к исполнению своих природных обязанностей, что, в свою очередь, позволило Петру натянуть на себя брюки с отвисшими коленями, а потом и толстовку поверх застиранной красной майки. Его креативный костюм увенчали старые кроссовки лимонного цвета.

Посчитав свой внешний вид законченным, Петр Николаевич проследовал в туалет, где тщательно почистил зубы щеткой без зубной пасты. На этом приготовления были закончены, и наш герой вышел из дома в прохладное весеннее утро.

* * *

Из находящегося неподалеку автосервиса валил густой черный дым. У ворот стоял автослесарь Аркаша с растерянным лицом. Аркаше едва минуло восемнадцать, и он со дня на день ждал вызова в военкомат.

– Мотоцикл?! – проходя мимо, поинтересовался Петр Николаевич.

– Один хрен менять надо было. Давно не топ, – флегматично ответил молодой человек.

– Аркаш, а я давно хотел тебя спросить – ты как на свои мотоциклы зарабатываешь? У тебя же зарплата копеечная, а мотоциклов три?! – спросил мужчина.

– Мочу сдаю клиентам, на анализы для справки на получение водительского удостоверения, – честно ответил юноша. – Я же не пью, наркотики не употребляю, в волейбол за школу играл.

– Дорого? – улыбнулся Петр Николаевич.

– Сто грамм – тыща.

– Как хороший коньяк, – оценил собеседник и пошел дальше.

На пересечении улиц Герберта Уэллса и Красных прядильщиц Петр Николаевич столкнулся с Ларисой Петровной Кропоткиной, внучкой великого анархиста. Восьмидесятилетняя Лариса Петровна решительно протянула ему прямоугольный футляр из крокодиловой кожи.

– Это набор для сыра. Три предмета. Серебро. 1864 года. Мастерская Огюста Бродье. Париж. Четыре тысячи. Три мне, – не дожидаясь вопроса, проинформировала дама.

– Лариса Петровна, увольте, – вернул ей футляр Петр Николаевич, – нет у меня этого таланта. И потом: это стоит в десятки раз дороже. Что за спешка?

– У меня был инсульт. Утром, – поделилась добрая женщина, но уточнила: – Точнее так: у меня утром мог быть инсульт. Все надо заблаговременно устроить. Я женщина одинокая, мне полагаться на государство легкомысленно! Не при царе живем.

– Нет, Лариса Петровна. Категорически нет, – покачал головой Петр. – Я пропью. У меня, сами знаете… Я обязательно пропью. Это выше меня.

– Эх! – огорченно крякнула старушка, сердито вырвала из его рук футляр и засеменила на другую сторону улицы.

* * *

Добравшись наконец до магазина, Петр Николаевич накинул в подсобке поверх одежды болотный плащ и принялся таскать пустые картонные коробки в сторону мусорного контейнера неподалеку.

Вскоре к нему вышел владелец магазина Рашид с двумя пищевыми контейнерами в руках.

– Кончилось хранение вчера, но они в холодильнике лежали, с Нового года не вытаскивали, – сообщил упитанный лезгин.

– Оливье? – поинтересовался Петр Николаевич.

– С курицей, – ответил торговец и протянул вилку.

Петр Николаевич присел на лавочку у входа в магазин и распечатал первый контейнер. Понюхал. Осторожно попробовал и принялся есть.

Рашид вытащил из кармана еще одну ложку, протер ее носовым платком и разделил трапезу со своим работником.

– Слышал? Спутник упал вчера, за взлетный модуль зацепился, – спросил Рашид.

– Чего-то на заводе недовинтили, – кивнул Петр Николаевич.

– Саботажники! – вздохнул лезгин.

– Как там Селимчик? – поинтересовался Петр Николаевич.

– На третий курс перешел, – с нескрываемой гордостью сообщил Рашид.

– Толковый парень! – разделил его чувства собеседник.

– Моя кровь! – приосанился отец студента.

– Рашид Сардарович, я после трех свалю, у меня уроки, – предупредил Петр Николаевич.

* * *

Бледный Йонас Хенрикасович вышел из туалета и с тяжелым стоном сел на стул у печи.

– Ваня! – обратилась к нему супруга, на тот момент протирающая хрустальную вазу. – Я считаю, что ты зря отказался от сеанса рефлексотерапии.

– Это аюрведа, Полина! Аюрведа! Мне никак нельзя. Я же церковный староста! – напомнил ей он.

– Таблетки не помогают, операции боится, аюрведу нельзя! Тупик! – всплеснула руками женщина и предложила: – Не знаю, помолись, что ли?

– Не кощунствуй, Поля! – строго осек ее староста. – Вот по этому поводу я точно Господа беспокоить не буду!

– Средневековье какое-то! – вздохнула Полина. – У него третий год запор, а он богословствует! Даже Рамиль Азымович говорит: скоро будет поздно! К Гаврилычу, может, заглянешь?

– Да что вам всем у Гаврилыча медом намазали?! – осерчал супруг. – Тоже мне: инопланетный гость, «собеседниче ангелов»!

– Вот не надо сейчас про Гаврилыча! – испугалась добрая женщина. – Мы всего не знаем, но у агронома грыжи как и не было, а протасовский сынок после Гаврилыча крестился!

– Должен быть еще какой-нибудь выход! Должен обязательно! – заключил Йонас Хенрикасович, снял со стены гитару и ласково провел кончиками пальцев по серебристым струнам.