Аннетт собрала остатки упаковочной бумаги и отнесла ее в крохотную кладовую. Хотя сложно было назвать кладовой углубление возле второй входной двери. А после вернулась к себе.

За окном шел дождь. Стихия поглощала уличную пыль, смывала прогнившие листья, рваную бумагу, праздничные послания об окончании войны. Она укрывала город от событий, закрывая в прохладных, едва обогретых домах людей, которые радовались возможности дышать.

Ани устала. Настолько, что не хватало сил думать, что-то делать. И поэтому просто сидела на кровати, не замечая, как по щекам текут соленые слезы.

Ани прижала дрожащую руку к груди. Ее небрежно рассыпанные волосы закрывали часть лица, но в глазах плескалась боль. Они говорили больше, чем ей хотелось показать, больше, чем она знала о себе. Роберт совсем недавно вернулся и принялся за работу. Тяжело вздыхая, он возился в подвале с ящиками. Что-то внутри с трепетом отозвалось на его сочувствующий взгляд.

Это был опасный ход, плохая затея, но Роберт сделал несколько шагов. Помещение в один миг заполнилось сухостью, сдавливающей горло.

– Просто отдохни, завтра выходной.

– Все в порядке, – Ани облизала пересохшие губы и опустила взгляд.

– Глаза не лгут, если их не отводят.

Грубые пальцы бережно коснулись непослушных волос, открывая лицо Ани. В эту секунду Роберт неуверенно провел тыльной стороной ладони по ее щеке и по-юношески хитро улыбнулся уголком губ.

– Хочешь выпить? На кухне есть неплохой грушевый сидр.

Роберт не нуждался в ответе. Он знал, что немного алкоголя избавит от лишних мыслей и поможет уснуть. Разумеется, это не решит проблемы, но на время станет лучше. Разве это плохо?

Аннетт хмурилась. Она хотела было что-то сказать, но Роберт ее опередил. Он легко коснулся мягких искусанных губ – горячие, слегка соленые, – но тут же отстранился, тревожно делая вдох.

– Можешь дать пощечину. Так делают в книгах, верно? Ты в полном праве наказать меня за украденный поцелуй, – Роб отстранился и закрыл глаза, но его губы расплылись в бесстыдной улыбке, которая тут же исчезла. – Извини, так не должно быть, я не должен был.

На губах еще оставался пряный аромат, отдаленно напоминавший вино: слегка терпкий. Он легкой истомой растекся по груди, пробуждая непривычное чувство, которое долго копилось внутри. Роберт не понимал его: оно ничего не требовало, ничего не просило… Лишь изредка напоминало о себе, будоражило кровь, лечило старую боль и угасало, прячась как можно глубже.

– Хорошо, пусть будет сидр. – Ани закрыла руками раскрасневшееся лицо.

Этот шепот прозвучал робко, отразившись легкой тревогой в груди, но Роберт не позволил себе перейти черту вновь.

Подогрев чашку с напитком, Роберт поднялся в мансарду. Несколько секунд он с улыбкой наблюдал за Ани, которая немного хмурилась.

– Возьми.

Роберт сел рядом, утопая в мягком матрасе и пуховом одеяле. Он с любопытством смотрел, как Ани обескураженно взяла сидр и неуверенно сделала пару глотков. Он замер и некоторое время сжимал губы, стараясь скрыть навязчивую улыбку.

– Я вижу, ты не боишься опьянеть, – он забрал из рук опустевшую чашку. – Или ты уже пьяна…

– До утра все развеется.

Роберт чувствовал в ней усталость. В ее небрежных движениях сквозило несвойственное ему чувство безоговорочного доверия. Ани положила голову ему на плечо. Простой, ничего, кроме усталости, не значащий жест заставил что-то внутри вспыхнуть болью. Ощущение тревоги распространялось по телу онемением. Роберт приобнял Аннетт за плечи, бережно укрыл одеялом и осторожно поцеловал ее волосы.

Он шумно вдохнул прохладный воздух. Роберт медленно перебирал спутанные пряди так заботливо и нежно, словно он боялся потревожить дремоту, в которой пребывала Аннетт.

– До утра пройдет.

В прошлом

Серость. Повисшая тишина заставляет слышать каждый шорох. Сердце взволнованно колотится. Кажется, мгновение – это так мало, коротко… Земной шар облачился в осень, в мнимый уют прошлого, в непроглядную, коричневую и вязкую дымку костров, согревающих последние слова.

В громоздких серых зданиях постепенно угасал свет. Раз за разом тухли окна, оставляя после себя темноту. В этот миг, несмотря на крохотные отблески уходящего солнца, Ани чувствовала смерть. Ощущала дым потухших пожарищ, за которыми скрывались погибшие люди. Бесчисленное количество потерянных жизней. Она помнила стеклянные взгляды, холодные окаменевшие тела. Паника сковывала тело, пронзала своим холодом душу, вынимала ее наружу, заставляя Аннетт крепче сжимать руку брата. Мерзлота.

Аннетт что есть силы зажмурила глаза, вдыхая запах земли и мокрых листьев. В висках пульсировала кровь, все мышцы сжались, в ожидании повторных выстрелов. Ее руки тряслись. Казалось, что стоило давным-давно привыкнуть, но жизнь, таящаяся в продрогшем теле, заставляла ощущать непреодолимое волнение.

– Не поднимай голову, тише, они же нас увидят, не плачь… Том, прошу тебя, не плачь…

Ани говорила почти задыхаясь. Она с трудом успокаивала светловолосого малыша. Его щеки покраснели. Пухленький брат смотрел на сестру большими синими глазами. Он хотел к родителям, хотел вернуться в теплую постель, из которой посреди ночи его вытянула Ани. Он не понимал, что их дома больше нет. На широком раскрасневшемся лице появились первые слезы, но Том добела сжал губы.

– Все хорошо, все правильно, ты молодец… А теперь поднимайся, нам нужно добраться до Дэрнсов. Ты же помнишь свою тетю? Они нам помогут.

Помогут… Ани не знала, так ли это, не знала, живы ли они. Ее озябшие руки уже не чувствовали тепла, не ощущали колючих прикосновений шерстяного пальто. Темно-сиреневое платье испачкалось в грязи, а наспех натянутый отцовский свитер пропитался влагой. Его коричневые нити стали черными и такими же холодными, как последние часы, проведенные на улице.

Мгновение – лишь единица времени, которую порой невозможно измерить. Аннетт казалось, что секунды, проведенные на земле, длились вечность. И сейчас, когда она, спотыкаясь, бежала через парк, время будто ускорилось, не оставляя лишней секунды для вдоха. Том еле успевал. Еще квартал, один квартал.

Угольная серость полностью окутала горизонт. Большой дом с витражными стеклами утопал в прогнившей листве. Окутанный мхом и вьющимися растениями, он вселял надежду. Аннетт трясущейся рукой нажала на звонок. Она крепко прижимала к себе брата, стараясь согреть его остатками тепла. Пальцы невольно отдирали потрескавшуюся краску на перилах. Красная, как последний закат, как кровь… Ани передернуло, и она резко убрала руку.