Вне всяких сомнений, она хорошенькая, но в госпитале он научился не доверять привлекательности. Сколько девушек на его памяти выбегали с криком из палаты, когда видели новое лицо своего парня. Аннабел хотя бы более-менее соблюдала приличия, заверяя его, что дело не в нем, а «в ситуации в целом», как она неопределенно выражалась, и в ее бледно-голубых глазах светилась искренность. Эта мысль привела его к Питеру, близкому приятелю из Кембриджа, у которого было три страсти в жизни – девушки, Т. Элиот и автомобили. Как-то раз Питер сидел на мосту возле Кембриджа и прочел ему вслух строки из «Четырех квартетов»: «Научите нас вниманию и безразличию». Дом неожиданно вспомнил именно их.

За год до того, как его боевая машина была сбита над Францией, Питер купил за пять фунтов у местного механика ослепительно-зеленый «Остин». Он буквально не верил своему везению, и они гоняли на нем как сумасшедшие по окрестностям Оксфорда, благо дело было летом и погода стояла прекрасная. Автомобиль взорвался через неделю. В последний раз Дом видел Питера сидящим на траве среди обломков железа.

– Во всем виноват я сам, – заявил тогда Питер. – Я вел себя словно идиот – польстился на цвет, словно на красивые глаза девушки. – Чуть помолчав, добавил: – Тачка была безнадежно дрянная.

В туннеле по-прежнему было темно. Чтобы чем-то заняться, Дом перечитал при свете фонарика письмо от матери Сабы. Прочитав его в первый раз, он ощутил укол разочарования – все-таки Саба действительно ушла, бросив ему вызов. Ему, с его нетерпеливым характером, захотелось все исправить. Но потом он почувствовал даже какое-то облегчение.

Ведь что он знал об этой девушке? Только то, что она пела. Да еще он восхитился ее храбростью, ведь когда он сообщил ей, откуда хирург взял кожаную заплату для его лица, она весело расхохоталась.

Бывают в жизни такие моменты, когда ты не можешь ничего толком объяснить или понять, но они все равно падают в лузу с точностью бильярдного шара.

«А птица звала, в такт неуслышанной музыке, скрытой в кустарнике»[42].

В какого идиота он превратился! И все из-за этой проклятой войны.

Над Кардиффским заливом моросило, когда Дом шел к Помрой-стрит. Дождь тихо падал на жемчужное море, где едва виднелась линия, разделявшая воду и небо. Кричали чайки. Из-за дождя расплывались очертания домов. На углу площади Лудон капли барабанили по брезенту, укрывшему овощной стенд возле лавки «Зелень из Среднего Востока». «Так вот где живет Саба», – подумал он.

Дом поднял воротник шинели и взглянул на часы. У него увольнение ровно на сутки. До лондонского поезда оставалось максимум три часа.

Ему улыбнулась женщина в сари, с надетым сверху макинтошем. Мимо проехал мальчишка на велосипеде.

– Где ваш самолет, миста? – крикнул он.

На углу следующей улицы один из домов был разрезан бомбой и так и стоял, бесстыдно обнаженный, будто девушка в спущенном трико или как дешевая театральная декорация – выцветшие розовые обои, зеленая плита, закопченные балки. Бедный дом на бедной улочке.

Вот они какие, улицы Сабы. Пресловутый залив Тайгер-бей. Она тогда дразнила Дома и одновременно предупреждала.

Завороженный ее природным умением держаться с достоинством и неколебимой уверенностью в себе, он почти не думал о ее происхождении. Теперь ему пришлось совместить в своем сознании два ее образа. Родители Аннабел владели в Уилтшире прелестным старинным особняком эпохи Тюдоров, в их домашнем пруду плавали лебеди и утки. Еще у них были апартаменты на Линкольнс-Инн. Его матери эти люди необычайно нравились – их практичность, безупречная мебель, их сезонный билет в Глайндборн[43]. Возможно, она планировала, что свадебные торжества пройдут в их саду. У него пока еще не хватало духа рассказать ей про предательство Аннабел.

Возле входной двери дома на Помрой-стрит висел бронзовый молоток в виде львиной головы. Доминик набрал в грудь воздуха и постучал.

Появилась старуха в черном платье и галошах. В полумраке сверкали ее темные и любопытные глаза.

Всю дорогу, пока он шел по закопченным улицам, спускавшимся к заливу, он вел сам с собой разговор, завершившийся таким решением: он приехал сюда лишь для того, чтобы вернуть синее пальто. Если мать Сабы попросит какой-нибудь помощи, он сделает все, что в его силах, а потом потихоньку улизнет. Никакого намека на то, что он пылкий поклонник молодой актрисы, просто с его стороны это акт доброты, не более того.

Но лицо старушки осветилось радостью при виде него. Она схватила его за рукав и ужасно засуетилась.

– Джойс, скорее сюда! – закричала она через плечо, словно он был библейский блудный сын. – Скорее! Иди сюда! Здесь тот парень!

В конце коридора распахнулась дверь; вышла миловидная женщина лет сорока. С накрашенными губами и свежим перманентом на густых, темных волосах. Женщина явно следила за собой либо специально нарядилась по какому-то случаю.

Она пригласила его в гостиную – уютную, с маленьким камином. В углу стояло пианино с нотами на пюпитре. Старушка перехватила его взгляд и улыбнулась.

– Я уметь играть, – похвасталась она. – Саба меня учить. Она очень любить.

– Тансу, – твердо сказала Джойс, – иди и сними галоши. Я приготовлю мистеру Бенсону чай – или вы хотите кофе? У нас есть и то и другое.

– Пожалуйста, кофе, – попросил он и тут же спохватился: – Если у вас его достаточно. Ну, там, военное время, ограничения и все такое, – смущенно добавил он.

– По-турецки? По-английски? Мой супруг работает на судах, и кофе у нас есть.

Ох, я назвала вас «мистер». – Она осторожно взглянула на него. – Я забыла ваше звание.

– Пилот-офицер, – сказал он. Вообще-то, его скоропалительное повышение в звании не казалось ему реальным – скорее, незаслуженным, как и то, что он уцелел.

Он бросил быстрый взгляд на стену с книгами, на граммофон с аккуратной стопкой пластинок. Эти люди не укладывались в его представления о типичной рабочей семье.

Над граммофоном висела в рамке фотография: солидная женщина в темных очках на фоне Сфинкса.

– Умм Кульсум, – с готовностью пояснила старушка, уже сменившая галоши на пестрые домашние шлепанцы, и с безграничным обожанием взглянула на портрет. – Очень, очень хорошо. – Она жестом показала на пластинки и даже ласково погладила их ладонью. – Красиво.

Пока они ждали кофе, она принесла еще один снимок и осторожно положила ему на колени. На нем была Саба, на сцене, в длинном платье из какой-то атласной ткани, с цветком в волосах, со своей открытой улыбкой. В полутемном зале, похожем на большой ангар, сидели парни с тонкими мальчишескими шеями. Словно морские анемоны, тянущиеся к свету или пище, они подались в ее сторону. Дом представил, какие ужасные мысли бродили в тех коротко стриженных головах, и на минуту ощутил неловкость. Его приезд показался ему нелепым и смешным.