Тибальт вместо ответа коротко, злобно всхрапнул. Как норовистый жеребец, осаженный твердой рукой.

— Ага!.. Вот и дорогой мой племянник выразил свою радость… Я понимаю, понимаю дорогой мой Ромео, что некоторые недоразумения, определенные, так скажем, трения между нашими семьями, делали твой приход затруднительным… Но тем ценнее, тем дороже для меня твое решение навестить старого дядюшку Капулетти! — соловьем заливался Николо. — Не правда ли, Тибальт?

— Весьма…

— Что-что?

— Весьма! И весьма…

— А что весьма, милый? Ты, наверное, хочешь сказать, что весьма рад?.. Весьма счастлив?.. Весьма доволен?.. Извините моего племянника, почтенные гости, он слегка ошалел от восторга… Вы знаете, уважаемые, он вообще не слишком красноречив, предпочитая дела словам, — продолжал витийствовать Капулетти. — Впрочем, и дела его… — он усмехнулся, выразительно скривив губы. — Дай же, Ромео Монтекки, обнять тебя по-дружески и по-отечески! Дай мне прижать тебя к сердцу, гость дорогой!

Николо как можно шире раскинул руки, устремляясь к Ромео.

Тем временем к месту действия начали подтягиваться другие гости, привлеченные шумом и возней у ворот. Ромео спиной чувствовал их любопытные взгляды, слышал недоуменный, встревоженный шепоток.

«Черти бы меня взяли — это точно Ромео, Бенволио и Меркуцио! Монтекки в доме у Капулетти — подумать только!» — донеслось до него чье-то восклицание.

«Черти бы меня взяли!» — пожелание очень кстати, промелькнуло у Ромео.

Что оставалось делать на виду у стольких насмешливых глаз? Только обняться со старым Капулетти.

Тот, не успокоившись, не менее радушно приложился к Меркуцио и Бенволио.

— Рад! Очень рад, благородные юноши!.. Веселитесь же! Веселитесь у меня в доме! Наслаждайтесь праздником со всей непосредственностью цветущей юности!.. Выпейте вина, дорогие мои! А скоро начнутся танцы, что для вас, молодежи, еще более привлекательно!.. Увы, Господь отпускает нам в жизни не много времени для наслаждения, так будем же пользоваться им с радостью и благодарностью!..

Расчувствовавшись, старый Капулетти картинно всхлипнул, пряча в маске радушия издевающиеся глаза пройдохи.

Что им оставалось? Только выразить хозяину всяческое почтение и удовольствие…

* * *

— Ну и что же нам теперь делать, а, Ромео? — почти жалобно спросил Бенволио, когда они снова остались втроем, остановившись за столиком, полускрытым деревьями.

— Да, действительно… — поддержал Меркуцио. — Даже удивительно, как наша шутка вдруг обернулась другой стороной. Клянусь дверями ада, сам сатана бы не разобрался, кто над кем пошутил в результате… Остается законный вопрос — что делать дальше? Как я вижу, друзья, ворота опять открываются, и ничто не помешало бы…

— Веселиться! — мрачно сказал Ромео.

— Как?

— А вот так! — он сорвал с себя маску печального Пьеро и с досадой наподдал ее ногой. Маска отлетела в кусты и выглядывала оттуда, блестя слезами из фольги.

— Будем веселиться! — повторил Ромео. — Уйти сейчас значило бы бежать, поджав хвосты, дав дядюшке Капулетти новый повод для издевательств… Так будем же веселиться, друзья, чтоб черти растолкли нас всех в порошок и жарили потом без масла!

— Да это было бы удивительно забавно, — усмехнулся Меркуцио, тоже снимая маску. — Только не знаю, для нас или для чертей… Ну что ж, пожалуй, нам нужно выпить. А потом отправиться танцевать, как рекомендовал нам любезный хозяин!

Он взял бутылку со столика и разлил по трем высоким бокалам знаменитого венецианского стекла.

— А я, похоже, штаны намочил от страха, — вдруг сознался Бенволио. — Почему-то мокро внизу…

* * *

«Монтекки в доме у Капулетти! Монтекки в доме у Капулетти!» — Ромео казалось, он все время слышит за спиной этот шепоток.

Может, казалось. От себя добавлю, юности вообще свойственно придавать преувеличенное значение собственной персоне. Считать, что все взгляды направлены на тебя, когда остальные, к примеру, всего лишь разглядывают муху на потолке.

В сущности, все получилось почти как в его мечтах — внезапное разоблачение, гордая поза, надменные взгляды, настороженный шепоток мужчин и интерес женщин. Но в том то и дело, что одно маленькое «почти» переворачивает все с ног на голову. Ангелы, ведающие на небесах проистечением судеб, все-таки большие проказники. Любят позабавиться за наш счет, добавляя вот такое «почти», как повар добавляет приправу в похлебку.

А расхлебывать их веселое варево, конечно, нам…

Для танцев в глубине сада Капулетти был выстроен специальный павильон размером с приличный храм. Потолок был выкрашен под цвет ночного неба с настоящими звездочками из серебряной фольги и луной из фольги золотой. Впрочем, может это и действительно золото, шептались гости, Капулетти любит пустить пыль в глаза.

Сквозь высокие, настежь распахнутые окна было видно настоящие небо с луной. Но искусственная казалась весомее и ярче, отражая свет бесчисленных свечей. В каждом углу павильона играло по оркестру. Разгоряченные до мокрых спин музыканты, уже подвыпившие и уставшие, старались играть в лад с соседями, хоть это не всегда получалось. Впрочем, общий мотив выдерживался. А что еще нужно, когда ноги и руки сами дергаются в такт зажигательной, пусть не слишком христианской музыке?

В конце концов, музыканты, заводя других на телодвижения, сами берут этот грех себе на душу. Им и отвечать за него, а дело веселящихся — следовать предложенной мелодии.

Да и сам бал — неподходящее время, чтоб размышлять о грехах. Запахи натертых воском полов и разгоряченных тел, терпкий мужской пот и более тонкий — женский, ароматы духов, помад, вина, фруктов, специй, жаренного и пареного — все это смешивалось с влажным дыханием ночи, и головы кружились от одного этого.

Поклоны, голоса, звон бокалов у столов у стены, журчание струящихся бесед, взрывы смеха и возгласы…

— О Боже! — вдруг вырвалось у Ромео.

— Что случилось, друг? — заинтересовался Бенволио.

Меркуцио к тому времени уже вовсю любезничал с дочками старого Джезаре, смеша их до раскатистого, не слишком приличного хохота. Эти две девицы, каждая на голову выше папаши, и, наверное, пошире в плечах, с удовольствием склоняли к забавнику пестрые, с перьями, шапочки на высоких прическах.

Лишь Бенволио еще находился при друге, помогая ему в этом непростом занятии — гордо подпирать стенку. Скрещиваться собственным взглядом со взглядами мужчин и склонять голову перед полуулыбками дам.

— Клянусь спасением души — это она! — снова воскликнул Ромео.

— Розалина? Где?

— Какая Розалина? Кто такая эта Розалина?.. Бенволио, ты только посмотри — Она! Вот, вот, левее, рядом со старой бабой, страшной, как смертный грех, и пьяной, как рота наемников… Она, Меркуцио, воплощение красоты, ангел, тихо ступивший ножкой на грешную землю!