Две или три недели мы ждали очередной Охоты, но она так и не состоялась. К концу месяца стало известно, что наши масоны ушли через Тибет в Непал и там растворились. Майор только задумчиво развел руками и проронил:

– Опыт, ничего не поделаешь…

…Время шло, и я начал всерьез волноваться. Особенно после последнего разговора. Слова учителя сбывались с патологической скоростью. Появление Ельцина грянуло, словно гром с ясного неба. Оставалось только скрипеть зубами и бессильно наблюдать, как он, с упоением, помогает генсеку разрушать страну. Я мог только поражаться, глядя на то, как он раз за разом шел в ловушки, которые искусно готовил ему старший товарищ. А оттого, что Ельцин считал свой курс единственно верным, а себя полностью независимым в суждениях и поступках, становилось еще страшней. А когда на экранах появлялся Сахаров, мне становилось еще хуже. Учитель же, вообще, молча уходил из комнаты.

Нас, пока, это не касалось. Во всяком случае, непосредственно. Наоборот. Казалось, что проблемой Афганистана теперь озабочены все. Но впечатление от этой заботы портила фальшь, сквозящая в каждой статье, в каждом выступлении. Духи наглели все больше, снабжение армии становилось все хуже. Все чаще, чтобы заткнуть прорехи, нас бросали в мясорубку, не смотря на то, что открытые боевые действия – не наш профиль. Но, честно говоря, мы не сопротивлялись. Уж очень было жалко пацанов. А мы всегда могли получить свое лекарство, не отходя с позиций. Правда, многие, предпочитали таскать с собой ампулы и пакеты с кровью. Уж больно духами брезговали. Ведь они, как и положено настоящим бандитам, моются раз в году, а не пять раз в день, как по вере положено – и не боятся же гнева Аллаха. А вампир тварь нежная, от грязи дохнет. Ну, может и не дохнет, но никому не охота лишний раз унитаз пугать.

События между тем, стремительно набирали обороты. От той помойки, которая теперь лилась с экранов и газетных страниц, становилось просто тошно. Откуда только взялись эти журналисты-правдолюбцы, со своими сенсационными разоблачениями? Ни один из них не вспоминал не только о том, что еще несколько лет назад, они, захлебываясь от восторга, славили Советский Союз и партию, они, похоже, начисто забыли, что именно благодаря этой самой власти, которую теперь с упоением топтали ногами, имели свои дипломы, позволяющие им работать.

Однажды, не выдержав, я высказал эти мысли майору. Он внимательно выслушал меня, задумчиво кивнул и негромко пояснил:

– Понимаешь, дело в том, что ни один из них, в действительности не знает, что такое жить при царе или капитализме. Все привыкли к декретным отпускам, больничным, бесплатному лечению и образованию, возможности не зависеть от религиозных прихотей, они не знают, что такое эпидемии. А я хорошо помню, как вымирали от сифилиса целые деревни. Помню кашляющих кровью чахоточных и забитых насмерть детей и жен. Я видел эту грязь и боль, а через дорогу – бархатную улицу, на которую не смели ступить даже разночинцы. Да зачем так далеко ходить. Их бы сюда, в Афганистан. Только не в Кабул, а в любой кишлак, где бай царь и бог, а мулла бог и царь. Думаю, этих прелестей им хватило бы уже к вечеру.

– Тогда почему? Зачем?

– Очень просто! Часть из них очень хорошо оплачена. Но эти не так страшны. Продажных журналистов, писателей, художников, видно сразу. Гораздо более опасными являются другие. Их очень мало, но они искренне верят в то, что семьдесят лет назад в империи был рай. Их вера заразительна именно потому, что искренняя.

– Кошмар какой-то! – я помолчал, а потом, робко добавил, – Но ведь и авторитетные люди говорят о том же.

– И кого ты, конкретно, имеешь в виду?

– Ну, например, Солженицын.

– Ага! С такой фамилией, только за правду бороться! – майор презрительно фыркнул, – Никогда не интересовался историей образования фамилий? А зря. Наверное, все его предки были очень правдивы…

Я не удержался и хихикнул, а потом спросил:

– А Ростропович?

– Этот? Типичный пример талантливого интеллигента, на котором женилась амбициозная и талантливая стерва. Она, сперва, сделала все, чтобы испоганить отношения с коллегами, а потом довела дело до отъезда. Почти никто не знает, как он, перед выездом, ночами рыдал.

– Но кто-то знает? Кто?

– Я, например! – учитель ехидно прищурился.

– А Сахаров?

Этот вопрос давно вертелся у меня на языке, но сразу спросить я не решился. Майор зло нахмурился.

– Это долгая история. Ну, ладно, расскажу. – Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, затем тихо вздохнул и, пожав плечами, продолжил. – Начнем с начала. В «Арзамасе – 16» в пятидесятые годы группа ученых-ядерщиков работала над идеей водородной бомбы. Идея была хороша, а вот с воплощением ничего не выходило. Чтобы они не пробовали, ничего не получалось. Но тут, совершенно случайно, в группе появился молодой аспирант, которого взяли только потому, что у него родился ребенок и ему, сверхсрочно, нужна была квартира. Хоть где! Хоть у черта на куличиках! Хоть в засекреченном «Арзамасе». Ведь семье надо было где-то жить. Фамилия его была… Угадай какая.

– Сахаров! – не боясь ошибиться, предположил я.

– Смотри-ка, догадливый какой. Работал он не в основной группе, а в группе дизайна, если так можно выразиться, что ли. Они занимались не столько теоретическими выкладками, сколько попытками спроектировать корпус для еще не существующего устройства. О том, что запалом к водородной бомбе должна служить атомная, уже все знали, но вот как их взаиморасположить, чтобы схема сработала, никто даже не догадывался. А молодой физик взял да и высказал интересную идею. И ученые, застопорившиеся в своих изысканиях, решили принять ее, вместо разработок украденных в штатах. Справедливо решив, что хуже не будет. И о чудо! Устройство заработало! Как только сведения об успешных испытаниях просочились за пределы Союза, надеюсь, ты не сомневаешься, что такие исследования долго хранить в тайне не удается, Сахаров получил письмо от Оппенгеймера. В котором тот просил намекнуть о принципах работы данного устройства.

– Вот сволочь! – не удержался я.

– Не сволочь, – откликнулся майор, – идея Оппенгеймера заключалась в том, что одна страна не может обладать сверхоружием. Должно быть, как минимум, две стороны, стоящие на разных политических позициях, имеющие одинаковый арсенал – так называемая теория вооруженного до зубов мира. В этом случае, никто не рискнет напасть первым.

– Вот он