Наконец, видимо убедившись, что слежки нет, Гудок остановил «БМВ» в тихом тупике недалеко от Зацепы. Выключив мотор, посмотрел на Молчанова:

— Будем говорить?

— Почему не поговорить? Давай говорить.

— Значит, тебя Кузя зовут?

— Кузя.

— Фамилия есть?

— Есть. Кузьмин.

— Имя-отчество?

— Иван Васильевич.

Промычав что-то неопределенное, Гудок, глядя вперед, с полминуты сидел молча. Наконец, не поворачиваясь, спросил:

— Говоришь, тебя послала Марья Ивановна?

— Да, Марья Ивановна.

— Понятно. Слушай, опиши-ка мне Марью Ивановну.

— Описать?

— Да, обрисуй ее. Какая она с виду, и вообще.

Обдумав вопрос, Молчанов решил коротко описать внешность Тумбы:

— Ну… она такая плотная. Роста среднего. Нос барабулькой. Волосы черные с проседью, стрижется коротко. Здесь, — Молчанов показал на темя, — плешина. Усы черные, коротко стриженные. Вроде как у меня. Здесь, — тронул висок, — отметина, пописали, видать, когда-то. Глаза навыкате. Вообще, она восточного типа, Марья Ивановна. Рисовать дальше?

— Да нет, хватит.

— Слушай, друг, а как тебя-то зовут?

— Меня? — Гудок покосился. — А ты не знаешь?

— Знаю. Марья Ивановна сказала, зовут тебя вроде Гудком. Как, она не обманула?

Гудок мрачно усмехнулся. Помолчав, сказал:

— Нет. Слушай, у тебя ксива какая-нибудь есть при себе?

— Ксива?

— Да, ксива. Бумага.

— Гудок, ну ты даешь. Зачем тебе моя ксива?

— Проверить, тот ли ты, за кого косишь.

Молчанов сделал вид, что раздумывает. Наконец сказал:

— Ну ты недоверчивый. Паспорт устроит?

— Устроит.

Достав из кармана паспорт, протянул его Гудку:

— Держи, раз устроит.

Бегло просмотрев документ, Гудок надолго задержался на первой странице. Покосившись, поинтересовался:

— Не мастырка?

— Мастырку от натуральной бумаги не отличаешь?

— Отличать-то я отличаю. Но кто тебя знает.

— Так отличаешь или нет?

— Да отличаю, отличаю. Вроде не мастырка. — Гудок протянул паспорт. — Ладно, держи.

Взяв паспорт, Молчанов спросил:

— Может, номер запишешь?

— Не волнуйся, я его запомнил.

Спрятав паспорт в левый карман рубашки, Молчанов вздохнул:

— Гудок, договоримся сразу: паспорт — последнее, что я сделал по твоему указу.

— Ты о чем?

— О том, что ты мне не указ, как и я тебе. Мы равные. Просек?

Посидев, Гудок кивнул:

— Просек. Только ты гоняешь порожняк. Говори, что хочет знать Марья Ивановна.

— Сейчас. На днях, в этом месяце, в ваш кабак вечером забрели двое, лох-американец и его мочалка. Бурун вроде, типа, хотел, чтобы эта мочалка пересела за его столик. Было такое?

— Допустим.

— Допустим или было?

— Было. Гони дальше.

— Мочалка отказалась. После этого лох-американец и мочалка решили сделать ноги. Бурун хотел их тормознуть и схлопотал от американца по ряхе. Было?

— Да, было.

— Бурун такого не прощает, это знают все. По ряхе его бутузить нельзя. Американец и мочалка стали уходить, Бурун снарядил за ними своих пацанов. Догнали они мочалку с фраером или нет, неизвестно, но после этого случая американец вроде типа слинял куда-то напрочь. Многие думают — ушел налево. В смысле, откинул лапти. Слышал об этом?

— Да слышал, слышал. Об этом все знают, даже в газетах писали.

— Газеты Марью Ивановну не интересуют. Ее интересует, слышал ты об этом или нет?

— Слышал. Я в тот вечер был в кабаке. С мочалкой этой вообще-то базарил я сам.

— Ты сам?

— Да, я сам. Бурун меня к ней послал.

— Понятно. Так вот, Марья Ивановна хотела бы, чтобы ты прояснил некоторые вопросы.

— Какие точно, она сказала?

— Сказала. Первый вопрос: что это была за тусовка и почему Бурун ее затеял? Второй: где сейчас американец, типа, замочил его Бурун или нет? И третий: где мочалка?

— Понятно. — Гудок помолчал. — На что отвечать-то сначала?

— Сначала проясни, что это была за тусовка. Зачем Бурун заварил кашу?

— Зачем Бурун заварил эту кашу, я точно не знаю. Знаю только то, что видел.

— И что ты видел?

— Ну они вошли, ну сели. Бурун сказал мне: эта мочалка, ее зовут Инна, его знает и она его особо интересует. И он хотел бы, чтобы она села за его столик. Пойди, говорит, скажи ей, пусть оставит своего лоха и сядет ко мне. Я пошел. Когда я подошел к этому столику в первый раз, мочалка вообще стала косить под фирму. Говорит, донт спик рашен, не понимаю, типа, по-русски, так что отойди. Но потом раскололась, начала говорить по-русски. Говорит, никакого Буруна не знаю, никуда не пойду, вообще отойдите, я здесь с мужем. Я отошел от их столика, рассказал все Буруну. Он после этого сразу глотнул полный стакан. Посидел немного, говорит: все, им кранты, сегодня обоих убираем, вдвоем с тобой уберем, понял? Я говорю, понял. Посидел немного еще, говорит: пойди скажи ей еще раз, чтобы она села ко мне за столик. Я пошел второй раз. Мочалка опять ни в какую, не пойду, говорит, и все. Я вернулся за столик к Буруну, говорю, она снова отказалась. Он промолчал. Потом я увидел, американец и мочалка встают, сказал об этом Буруну. Он опять глотнул полный стакан, позвонил по сотовому Кеше, халдею, тот стоял в коридоре. Спросил, куда они пошли, Кеша сказал, идут к лифту. Бурун проверил шпалер, встал, говорит, все, сейчас я их кончу. Я говорю, может, пойдем вместе, я помогу, а он: не надо, сам справлюсь. И ушел. Его долго не было, потом ко мне Кеша подходит, говорит, чтоб я спустился вниз, Бурун вроде в отключке. Я спустился, Бурун стоит у тамбура, держится за челюсть. Спрашиваю, что случилось, он говорит, суки, гады, я пацанов за ними послал, они их догонят и возьмут, и я их кончу сам, умрут у меня в муках. — Гудок посмотрел на Молчанова. — Американец ему врезал по челюсти, Бурун отключился. Пока он чухался, они вскочили в тачку и слиняли. Все.

— Все?

— Да, все. Больше я ничего не знаю. Мне Бурун после этого ни про мочалку, ни про американца ничего не говорил. То есть я его спросил потом, что с этим американцем и с мочалкой. Так он посмотрел на меня как на врага народа, говорит: «А тебя что, это сильно волнует?» И все. Больше я с этим вопросом не лез.

— Но сам-то ты мог допереть, что к чему, куда, откуда?