– Барев дзес![1]

– Барев! Что надо?

– Брюки ушить.

– На тебе штаны или с собой?

– На мне.

– Ну, пошли.

В будке пахло машинным маслом и кофе. Аида коротко бросила: «Задом повернись!» – и взяла подушечку с булавками.

Я ничего не могла надеть, кроме полотняных брюк, а они у меня единственные. Как тщательно ни брей ноги с утра, к вечеру шерсть опять пробивается густой рыжей порослью. Она поднялась уже до середины голени, не давая надеть платье или юбку. А еще я продолжала худеть, хотя ела как портовый грузчик. Все съеденное куда-то девалось, «как в провальную яму» – так, кажется, выражалась Прохоровна? Через полчаса после еды голод возвращался. Я потеряла почти три килограмма, брюки едва держались на бедрах, и я рисковала оказаться без штанов посреди улицы или на приеме.

Закончив свои манипуляции, Аида протянула мне старое покрывало и деликатно отвернулась, пока я заворачивалась в него и стягивала брюки. Стук машинки напоминал детство, бабушку Стефу. Вот она подрубает простыню, я выдергиваю наметку из готовой, а Филат ловит ткань, уползающую под лапку старого «Зингера»…

– Возьми примерь. Ай кэз бан! Курик-джан,[2] что ж так себя запускаешь, а? Смотри, видишь во-о-он тот прилавок? Там тетка моя торгует, у нее крема от во́лоса хорошие, и недорого, сама у нее беру. А волосы красишь, да?

– Крашу, – буркнула я, злясь на себя за невнимательность.

Покрывало распахнулось, и рыжая шерсть на голенях поблескивала в солнечном пятне.

Брюки плотно сели на талию – недели на две хватит, если ничего не изменится. Я расплатилась и пошла за провизией, на ходу прикидывая и тут же урезая траты.

Добравшись до дома, я почувствовала себя выжатой как лимон. Навстречу вышел Макс, небрежно махнул хвостом и убрался в детскую – наверняка опять будет валяться у Дашки на кровати. Но сил призвать его к порядку не было. С ним вообще творится что-то странное: всегда встречал нас всех радостным лаем, прыжками, беготней, а сейчас как номер отрабатывает… Или только меня так понизили в ранге? Он и подчиняется мне как-то неохотно и не сразу…

Я набила желудок гречневой кашей с грибами, совершенно не чувствуя вкуса, проверила почту и прилегла отдохнуть. Заснуть не удавалось: впечатления прошедшей ночи и дня вертелись в голове, складываясь в странный пазл. Оборотень не хотел погибать и не дал погибнуть мне. А то, что меня давит чувство вины за совершенное им убийство, так это мои проблемы…Через открытый балкон доносилась какая-то надоедливая попса. Наверняка этот урод из дома напротив опять оставил свою «девятку» под окнами, авось сейчас уедет…

Я все же уснула – и проснулась от громкого лая. Макс успел выбраться на балкон и почуял соперника за звание первого парня на деревне.

– Макс! Фу! Плохая собака!

Никакого эффекта. Что за безобразие… Я вышла на балкон. Макс заходился злобным лаем, просунув нос между прутьями балконного парапета. Шерсть между лопатками у него стояла дыбом.

– Заткнись! Фу, негодная собака!

Внизу, под акациями сидел тощий рыжий пес и, вывесив язык, смотрел на разоряющегося Макса.

– Фу, я сказала!

Показалось, что опытный боксер врезал мне в солнечное сплетение. Это ненависть, волна едва сдерживаемой ненависти… Чтобы не упасть, я вцепилась в балконные перила.

– Мы тебя достанем, сука! И тебя, и щенков твоих!

Рыжий пес встал и потрусил к выходу из двора, по дороге остановился, задрал лапу на ближайшее дерево и оглянулся. Показалось, что он злобно улыбается – почти не открывая пасть, растягивая губы. Он взглянул вверх, на нас с Максом, и исчез из виду.

Макс уже хрипел от лая. Я наклонилась, чтобы ухватить его за ошейник, и едва успела отдернуть руку. Белые зубы лязгнули в нескольких миллиметрах от моего запястья. Макс тут же прошмыгнул мимо – голова опущена, хвост поджат – и метнулся в коридор. Теперь заляжет под кроватью у девчонок. Будет там отсиживаться до вечера, наказывая себя за попытку тяпнуть божество.

Так ли? Может, именно собачья преданная любовь не дала ему разорвать лису, которую он во мне почуял?

Я вцепилась в подоконник так, что суставы побелели. Чуть не упущено главное: мне объявили войну. Ненависть и жажда мести заставили противника проговориться – и у меня появился шанс. Но как ударить первой, если не знаешь врага в лицо? Кто они? Сколько их? Где они?

Наверняка это те, кто гнался за мной вчера ночью. Гурген мертв – значит, их осталось трое. Меня выследили и «вели» от поликлиники до дома, наверняка передавая от одного другому. Рыжего я запомнила. Тот, что шел по другой стороне улицы, наверняка тоже из этой компании. Есть ли у них кто-то в резерве? Сколько у меня времени? Никто не ответит. И надеяться можно только на себя.

В затруднительной ситуации я всегда ищу подсказку в книге. Вот и сейчас принесла из кухни табуретку, влезла на нее и достала с самой верхней полки книжного стеллажа двухтомник Машковского. Сейчас мне мог помочь только этот давно устаревший справочник по фармакологии.

В углублении, тщательно вырезанном в блоке страниц первого тома, лежал пистолет – стандартный армейский «макаров». Во втором томе такое же углубление под обоймы. Все устроил Генка с обычной своей педантичной аккуратностью. И содержимое обоих томов тоже добыл он.

Тогда, в начале девяностых, мы только что не голодали. И не мы одни. Тетя Кшися стала навещать нас все чаще и чаще, подгадывая время то к обеду, то к ужину. Когда она, пряча глаза, попросила у меня «какую-нибудь старую Стефину кофточку – если тебе не нужно, Оленька…», я чуть не разревелась и отдала ей все вещи, что остались после бабушки. Кроме того самого лилового платья из неизносимого трофейного крепдешина и крохотной шляпки с вуалью, в которых я когда-то чувствовала себя настоящей принцессой. Давно, так давно, тогда все были живы и даже молоды.

Местные новости походили на фронтовые сводки, все в городе отлично знали, кто и какими методами делит между собой заводы и землю, дома отдыха неподалеку от «Столбов» и все остальное. А мы рассчитывали каждый рубль и везде ходили пешком. И я, и Генка хватались за любую подработку, но все это были гроши.

Поэтому я онемела, когда Генка протянул мне стодолларовую купюру.

– Откуда?

– Заработал.

– А подробнее?

– Оль, не допытывайся. Заработал – и все. Давай лучше подумаем, что купить в первую очередь.

Мне давно было известно, что означает такая интонация. Доктор Вернер принял решение. Dixi. Хау, я все сказал.

– Тебе в разведке служить надо, – попыталась я оставить за собой последнее слово.