Я прослонялась в толпе почти три часа, старясь поменьше ходить и подольше сидеть на скамейках – с пончиком, сахарной ватой, мороженым. Нужно было сэкономить силы и протянуть время ближе к полуночи – началу фейерверка. Нарастало чувство, что из темноты смотрят на меня цепкие глаза, кто-то, экономно не делая лишних движений, перемещается вслед за мной.

Собаке не нужно меня видеть, чтобы следовать за мной по пятам. Но кто сейчас против меня – люди или собаки? Или они разделились на группы: одна на двух ногах, другая на четырех?

Где они? Кто они? Этот плотный мужик в несвежей майке, с полторашкой пива и пакетом сушеных кальмаров? Этот смуглый парень, поигрывающий бицепсами с татуировкой – кельтскими браслетами? Та невзрачная толстуха, безостановочно трещащая по мобильнику? Или сладко раскинувшийся под скамейкой уличный пес непонятной масти?

Я с трудом удерживалась, чтобы не смотреть вокруг сквозь пальцы. Оборотни не должны заподозрить, что я не просто шатаюсь в праздничной толпе, глазея по сторонам. Что я не жертва, а живец, который готов стать охотником.

С моря тянуло сырой прохладой, все сильнее хотелось домой, в тепло, к сонному дыханию Катьки и Дашки за стеной, закипающему чайнику, горячей ванне.

«Мы тебя достанем, сука! И тебя, и щенков твоих!» – так, кажется, сказал рыжий?

Я доверху застегнула ветровку и вновь ощутила тяжесть пистолета в сумке. Готовность тридцать минут. Пора есть шоколад.

Не чувствуя вкуса, я методично расправилась с плиткой горького шоколада, купила в ближайшем ларьке банку энергетика и стала потягивать его, стоя у парапета набережной. Мимо прошла компания подростков, галдящих на таком компьютерном новоязе, что я не понимала ни слова, потом пара средних лет – мужчина поддерживает женщину под руку, а она бережно несет живот, на котором не сходится куртка… Меня накрыло воспоминанием: Генка выгуливает меня – и Дашку в моем животе – по набережной Енисея, гордый и довольный, вот так же держа меня под руку.

– До того дерева и назад. Ты не устала?

– Нет!

– А то смотри у меня… Дышишь, как паровоз.

– Скоро живот опустится, легче будет. А пока диафрагму подпирает, никуда не денешься.

– Интересно, как это…

– Тебе это не грозит!

Что мы тогда так расхохотались? Наверное, от молодости, от счастья быть вместе. От предвкушения чего-то нового и легкого страха перед ним. Но мы были вместе и знали, что справимся.

Мы с Генкой и сейчас вместе – где бы он ни был, что бы с ним ни было. Мы справимся, он там, а я здесь.

Я смяла пустую банку, бросила ее в переполненную урну и направилась к кабинке биотуалета, выбрав ту, куда стояла очередь подлиннее, – благо она была ближе. Постояла пару минут, демонстративно переминаясь с ноги на ногу, и решительно направилась к темнеющему совсем рядом парку. Кто-то хихикнул мне вслед.

Парк был густой, старый и неухоженный. Пахло морем, солью, сыростью. Фонари горели по одному-два на аллею – лучше бы их вообще не было… Я определенно стала неплохо видеть в темноте, но к перепадам освещения зрение адаптировалось дольше. Ускоряя и ускоряя шаг, прошла до второго поворота налево, прижав локтем сумку. В конце аллеи стоит допотопная летняя эстрада-«ракушка». Когда побегу, стая бросится следом, теряя человеческий разум, заменяя его звериным желанием догнать и растерзать. Там, у самой эстрады, горит фонарь, я их увижу из темноты, а меня им сразу не разглядеть в глубине этого дощатого сарая. Пора…

Боковым зрением я увидела мелькнувшую в кустах серую тень, неожиданно для себя придушенно взвизгнула и бросилась бежать. Из кустов выскочили и кинулись наперерез две кошки, сзади донесся и тут же смолк возбужденный лай. Конечно, они давно взяли мой след, а погоня должна отключить у человека в собачьем теле способность думать. Если не добегу туда раньше них, мне каюк – значит, я обязана добежать! Сердце колотилось где-то в горле, в боку нарастала режущая боль, но я наддала еще, через две ступеньки взлетела на помост эстрады, пронеслась по скрипучим доскам и прижалась спиной к щелястой стенке. Натянув перчатки, достала из сумочки пистолет, сняла с предохранителя, обхватила рукоятку обеими руками – левой снизу, под магазин, как учили, – и стала ждать.

Я еще не успела отдышаться, а они уже вылетели из-за поворота – трое крупных разномастных дворняг. Атаку вел могучий серо-желтый метис овчарки, за ним кто-то тупомордый, мощный, непонятной масти, рыжий был замыкающим. Они не лаяли, и это делало ситуацию еще страшнее: молчаливо-остервенелая устремленность у собак… Но ведь они и не были собаками.

«Цель в корпус!» – говорил Толик. Я так и поступила. Вожака пуля отбросила назад. Он взвыл и пополз в темные кусты. В следующего промазала, но после второго выстрела он упал и остался лежать неподвижно. А рыжий успел остановиться на бегу – так, что задние лапы занесло. Петляя, он бросился назад, в темноту, и я, теряя голову от страха, что он уйдет, выпускала пулю за пулей, пока затвор, клацнув, не застыл в заднем положении – кончились патроны. И все же я успела достать рыжего – на границе тусклого света от фонаря и густой тьмы, уходящей в аллею.

Когда он упал и забился на асфальте, я съехала спиной по облезлым доскам стены, осев на корточки, и на несколько секунд отключилась. Из полуобморока выдернула мысль, что еще ничего не сделано. Нужно убедиться, что все мертвы, и уносить ноги. Я тупо взглянула на пистолет в руке – затвор так и был в заднем положении. Память не подсказала, что надо делать, но руки сами достали пустой магазин и вставили запасной. Затвор тут же резко скользнул вперед, пистолет дернулся, и я едва не выстрелила себе в ногу. Дура! Предупреждал же Толик – убирай палец со спускового крючка! Хороша была бы картина: три трупа и рядом я – с пистолетом и простреленной ногой! Дура! Дура! Дура!

Стоп, прекрати истерику, некогда!

На ватных ногах я спустилась с эстрады. Тупомордый лежал прямо возле нее. Здесь было достаточно светло, чтобы увидеть: передняя лапа заканчивается человеческой ладонью, пальцы застыли, вцепившись в выбоину асфальта, между большим и указательным на глазах проступают синие буквы «ВДВ». Подойдя еще ближе, я выстрелила прямо между глаз и только потом поняла, что и глаза тоже человеческие – остановившиеся, серые. Рыжий еще повизгивал, когда, подойдя сзади, я дострелила его в голову. А вожак уполз в кусты – правда, недалеко. Броситься не мог – я попала в позвоночник, и задние лапы бессильно тащились по земле, – но он полз навстречу, оскалясь, рыча, захлебываясь кровавой пеной, а в голове у меня звучало: «Сука! Сука!» Я вяло удивилась: собака ругает меня собакой… – и выстрелила два раза. А чтоб не ругался… Вожак уронил голову на передние лапы, вздрогнул и вытянулся. Голос в голове умолк.

В ушах звенело после стрельбы в резонирующей «ракушке». Я прислушалась, но вокруг было тихо. Все равно надо быстрее уходить. Вытащила из сумки приготовленные скотч и пластиковый пакет и быстро пошла по аллее к морю, на ходу упаковывая ствол. Еще метров двести – и спуск выведет к старой лестнице. Генка меня похвалил бы. Он-то аккуратист, всегда все просчитывает заранее… Где ты, Генка…