«Ну и как вам это помогло?» – подумала Эмили.

После того как красная чума нанесла свой удар, новых сообщений в Твиттере не появилось.

Заходя в социальные сети и на медиа-платформы, Эмили везде оставляла дату, номер своего телефона и короткое сообщение: «Я жива. Пожалуйста, свяжитесь со мной!!!» Ей показалось неразумным оставлять свой точный адрес, поэтому она просто писала: «Город Нью-Йорк». Это было достаточно честно.

Эмили провела четыре часа, рыская по вебсайтам, которые она только могла обнаружить, в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни, указывающих на то, что кто-то где-то недавно просматривал эти ресурсы. Все было тщетно. Она везде оставляла свое сообщение и по возможности делала запрос на уведомление о комментариях на ее пост.

К тому времени, как список намеченных сайтов иссяк, у Эмили от долгого сидения перед монитором разболелись глаза, а по груди и спине поползли струйки пота: влажность в закупоренной квартире непрерывно росла.

Пришлось пойти в ванную. В самой ванне был запас воды, который пришлось бы слить, чтобы принять душ. Вместо этого Эмили набрала воды в тазик, сняла одежду и обтерлась мочалкой. Прохладная вода приятно освежила липкую кожу. Взбодрившись, журналистка надела чистую футболку и штаны.

Почувствовав, что ее начинает донимать голод, Эмили извлекла из своих закромов банку супа и разогрела ее на плите. Конечно, температура воздуха от этого стала еще выше, но… «Эй! Я же должна есть!» Сидя по-турецки на диване, Эмили ела суп с последним оставшимся у нее хлебом и смотрела в телевизор (ей удалось найти еще работавший канал), но сосредоточиться на фильме не удалось. Не дожидаясь, пока он окончится, Эмили выключила телевизор и направилась к окну, проверить напоследок, что творится снаружи. Красная пыль все так же билась в стекло, но Эмили даже под страхом смертной казни не могла бы сказать, усилилась буря или нет. Если уж быть до конца честной с собой, в данную минуту ей не было до этого никакого дела. С тех самых пор, как Эмили вышла из Сети, она чувствовала подступающую депрессию. Несмотря на все старания сохранять оптимизм и бодрость духа, ей было трудно бороться с мучительным страхом того, что она – единственный живой человек на куске тверди, которую человечество называло своим домом.

Неуклонно растущая температура воздуха и нервное напряжение медленно подтачивали силы Эмили, от чего ее настроение портилось еще сильнее. Вряд ли сегодня вечером она была способна на что-то еще, кроме как сидеть и предаваться грустным мыслям, а от таких действий толку не будет. Ей хотелось отдохнуть, но из-за влажной жары она сама себе казалась липкой и противной, да и спать, несмотря на усталость, совсем не хотелось. В аптечке в ванной хранилась баночка снотворного, Эмили взяла оттуда две таблетки и перед тем, как забраться в постель и зарыться в уютные объятия пледа, кинула их в рот, запив глотком воды.

За окном скреблась о стекло красная пыль, ища способ пробраться в квартиру, но Эмили не было до этого дела. Уже через минуту она, вымотанная стрессами минувшего дня, провалилась в навеянный таблетками сон.

Эмили проснулась от слабого, но отчетливого звука, который ни с чем не спутаешь: это был детский плач.

Вначале, когда этот звук проник в ее димедрольный сон, Эмили подумала, что он ей просто пригрезился.

Она вспотела и чувствовала, что вся кожа стала влажной. Притока воздуха не было, температура всю ночь потихоньку росла. В какой-то момент Эмили сбросила плед и теперь лежала на кровати по диагонали. Препарат, который она приняла с вечера, все еще бродил в крови, норовя снова погрузить ее в сон.

«Конечно же, тут нет никакого ребенка. Это просто сон. Надо еще поспать, просыпаться совершенно незачем», – шептал ей одурманенный мозг.

Плач повторился снова, долгий, громкий, и всплеск адреналина в крови пересилил действие таблеток. Эмили вскочила, прислушиваясь, чтобы убедиться, что не приняла за детский крик звуки, издаваемые каким-то механизмом.

– Уаааааааааааааа! – снова донеслось до нее.

Ошибка исключена. Это был живой, пусть и далекий, звук, и он раздавался откуда-то сверху. Может быть, со следующего этажа?

– Уаааааааааааааа!

На этот раз плач был громче. Это на восемнадцатом или девятнадцатом этаже, подсказал Эмили обострившийся слух. Времени на раздумья не оставалось, нельзя было терять ни секунды. Все это время она искала оставшихся в живых, но ей ни на минуту не пришло в голову, что поблизости могут оказаться дети. А ведь ребенок не способен понять, что означает пожарная сирена, и дать о себе знать может только одним способом: разреветься во всю глотку. Другой возможности привлечь к себе внимание у него просто нет.

«Дура! Дура! Дура! Я все это время была так уверена, что тут больше никого нет. Вот ведь идиотка сраная!»

Бедный малыш, должно быть, совершенно один с самой катастрофы. Судя по плачу, он совсем мал, наверное, не старше года, и лишь Господу известно, что он пережил за это время, ведь его родители наверняка мертвы.

Если она собирается помочь ребенку, надо пошевеливаться, но вначале она должна посмотреть, что там с красной пылью.

Эмили была почти на сто процентов уверена: раз пыль не интересуется ею, значит, вероятнее всего не заинтересуется и малышом, но на всякий случай не собиралась рисковать. Она имеет дело с чем-то неведомым, а ситуация настолько, мать ее, странная… неизвестно, к чему могут привести длительные контакты с этим красным дерьмом. Хотя сейчас это – последняя из ее проблем. Прямо сейчас нужно найти этого ребенка, и быстро.

По пути к окну гостиной Эмили влезла в джинсы и натянула футболку, в которой обычно спала. За сдвинутой занавеской журналистку приветствовал великолепный вид на голубые небеса и раскинувшийся на многие мили город. И ни одной пылинки – нигде. Только солнце и синева.

Эмили застыла, разинув рот и уставившись в окно. От красной пыли не осталось и следа, во всяком случае, отсюда ее видно не было. Что произошло? Казалось, бушевавшей последние два дня бури никогда не было. Если она…

– Уаааааааааааааа!

В мысли Эмили вломился детский крик, и она немедленно переключилась с пейзажа за окном на поиски малыша.

Конечно, из ясного неба за окном еще не следовало автоматически, что пыль не притаилась где-то в доме. Эмили метнулась в спальню, вытащила из-под кровати кеды-сникеры, быстро застегнула их на ногах и двинулась к двери, но не добралась до нее: ей пришла в голову еще одна мысль. Нужно одеяло. Кто знает, что пришлось пережить бедному малышу; в любом случае, его нужно будет во что-то завернуть, чтобы принести сюда. Порывшись в бельевом шкафу, Эмили почти сразу нашла то, что искала, – детское одеяльце, в которое когда-то пеленала ее мама. Журналистку охватило какое-то особое, острое чувство. Она никогда не хотела детей, и сейчас, в ее возрасте, подобная перспектива казалась довольно мрачной. Папа с мамой вечно намекали на что-то подобное, когда она приезжала их навестить, и Эмили на мгновение усмехнулась, вспомнив довольно-таки неуклюжие попытки матери выяснить, как у дочери обстоят дела на любовном фронте и не произошло ли с ней чего-то совсем особенного.