Пожалуйста, я просто хочу умереть. Дайте мне уйти, не хочу больше боли. Прошу…

Я молилась, чтобы эта пытка прекратилась как можно скорее. Но она не прекращалась. Забвение не наступало. Я проваливалась в темноту и выныривала обратно, окунаясь в новую порцию страданий. Я пыталась заставить себя не пытаться вдохнуть, но ничего не получалось. Кусала язык, надеясь, что смог откусить и захлебнусь кровью, но была слишком слаба. Тело наливалось такой усталостью, что я не могла думать и потеряла счёт времени.

Мамочка. Мама, я больше не могу. Спаси меня, мама. Я хочу домой, я хочу тебя увидеть. Папа, ты обещал всегда меня защищать. Где ты? Мне страшно. Мне так страшно и так больно.

Помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите…

***

Вдох.

Жар начинает отступать.

Выдох.

Тело лихорадит, но сознание проясняется.

Вдох.

Плечо саднит, я не чувствую ног.

Выдох.

Я сглотнула.

Вдох. Я не могла насытиться кислородом. Выдох. Тело одеревенело, не получалось даже кончиком пальца шевельнуть. Вдох. Кругом темнота. Выдох. Потому что глаза закрыты. Вдох. Я замерзла. Выдох. Лежу на земле. Вдох. В живот упирается что-то твёрдое. Выдох. Что это? Вдох. А… Выдох. Подарок Идриса. Вдох. Тёплый.

***

Приглушенный свет едва пробивался через занавески.

Знаете, это по своему забавно. Моё первое воспоминание из детства начинается именно так. Я просыпаюсь в комнате, открываю глаза и вижу окно. Белый тюль, через который пробиваются лучи утреннего солнца. Мне три года, на улице зима, дороги замело и всюду сугробы высотой с машину. Это был выходной, не надо было идти в садик. И тогда я поняла, что осознала «себя». Словно вышла из комы. Я была чистым листом, который понимал, кто он и что, но ничего не помнил. Был набор установок, вроде «у меня есть мама и папа», но не было имен, не было любимых и не любимых вещей. Иногда, в детстве, я задумывалась, а что если я тогда переродилась? Конечно, проблема была просто в плохой памяти, но тот момент я запомнила навсегда в мельчайших подробностях. Тогда началась «запись» моих воспоминаний.

Почему я вспоминаю об этом сейчас? Очень похожее чувство. Ты смотришь на мир чистыми глазами. Глазами, у которых не было «вчера». Есть только ласковый свет солнца и занавески на окне. А что будет дальше — совершенно не важно. Важен только этот миг, миг самоосознания. Я жива. Я могу думать. Двигаться. Говорить.

— Живая…

Я смотрела на свою руку, обтянутую кожей, а по щекам текли крупные слезы. Они падали на одеяло, оставляя мокрые пятна. Медленно притянув к груди коленки, я спрятала лицо и дала волю слезам, содрогаясь и завывая, как раненый зверь. Это был не мой дом, это был не мой мир, но я была жива. Я была уверена только в этом, и больше ни в чём.

И этого мне было достаточно.

Первым человеком, который меня навестил, была высокая, красивая женщина. Таких впору называть «валькириями». С широкими плечами и бедрами, крепкими руками, но мягкими чертами лица, женщина, облачённая в шерстяные вязаные штаны и льняную тунику, увидев, что я пришла в себя, улыбнулась столь тепло и нежно, что слёзы опять собрались в уголках глаз.

— Милая, всё хорошо, сейчас я принесу попить. Потерпишь немного? — Её голос был тихим и приятным, наполненным заботой.

Я едва кивнула.

Женщина вернулась буквально через пару минут, неся поднос с парой тарелок. Стоило только учуять запах, как мой желудок болезненно скрутило от голода. Мне принесли глубокую тарелочку с овощным бульоном, жидкую кашу и графин с водой. Было безумно неловко, когда я попыталась взять ложку, но не смогла даже дотянутся до неё. Женщина успокаивающе улыбнулась, поправила мои подушки — мне было тяжело сидеть самостоятельно — и стала кормить меня с ложечки. Было так вкусно. Я старалась быть аккуратной и не пролить ни капли, но мне не всегда удавалось. Но женщина не ругалась. В конце она поставила пустой поднос на тумбочку и погладила меня по голове.

— Позволишь, я осмотрю тебя?

Я кивнула более уверенно. Говорить было слишком тяжело для меня.

Меня внимательно осмотрели, уделив особое внимание плечу и ноге. Поменяли повязки и смазали края раны пахучей зеленой кашицей. Всё это время я разглядывала свою спасительницу. У неё были густые светло-русые волосы, заплетённые в косу шириной с два моих кулака. Коса доходила ей до копчика, но ни капли не стесняла движения. Туника была красиво расшита голубыми нитками и мелким бисером. Глаза женщины были почти всё время полуприкрыты, но я заметила их светло-серый оттенок. Фарфоровая кожа и легкий румянец, эта женщина была прекрасна и всем своим видом излучала уверенность и доброту.

— Отдыхай, тебе нужно восстанавливать силы. Поговорим позже, когда придёшь в себя. А теперь засыпай, милая.

Женщина ещё раз погладила меня по голове и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. И хоть я только что проснулась, всё равно не нашла, что возразить, и почти мгновенно уснула.

Спустя несколько недель я смогла достаточно восстановиться и теперь училась заново ходить. Всё благодаря Норе. Словно заботливая бабушка, она предугадывала все мои просьбы, кормила, переодевала, мыла, носила мне книги. Пока она обрабатывала мои раны, мы разговаривали. Нора поведала, что находимся мы в маленькой деревушке на севере Западного континента. Она вместе с отцом-торговцем возвращалась из деловой поездки и, проезжая через равнины, наткнулась на поле боя. Выжженная земля, трупы солдат, которые едва ли можно было опознать. И посреди этого лежала я. Если бы не яркий свет люминита, она не заметила бы меня и, хотя это было опасно, Нора подошла ближе, чтобы разглядеть получше. Тогда она и заметила, что я ещё была жива. Отец Норы был добрым человеком, и меня забрали с собой. Тела мертвых сожгли, поскольку при захоронении, яд мог просочиться в подземные воды. Мало кто верил, что я выкарабкаюсь, но я перенесла долгую дорогу и пролежала ещё несколько дней в деревне, прежде чем очнулась.

Нора сохранила все мои личные вещи, не смотря на их потрёпанность. Одежда, к сожалению, была изодрана и не годилась теперь даже на половую тряпку. Никаких сумо при мне не было, нашли только люминит и шпильку. При извлечении, шпилька сломалась, развалившись на несколько частей. Острие погнулось и почернело, отвалились маленькие цветы. Более-менее целым остался только центральный цветок с большим рубином. Когда я взяла его в руки, то почувствовала лишь холод. Ни капли духовной силы не осталось в сломанном сосуде. Связь с Иви