— Дайте руки! — вдруг снова приказал он.

И не веря самой себе, к5к будто утратив собст­венное «я», Наташа по-детски безропотно и довер­чиво протянула ему руки. Он остановился и с се­рьезным грустным лицом принялся растирать ее и правда окоченевшие даже в перчатках тонкие руки. И вдруг снова слезы навернулись ей на глаза. И она, закусив губы, закрыла их, зажмурила что есть силы — и перенеслась мысленно лет на пятнадцать назад, когда была маленькой, и зимой, вот точно так же, отец растирал ей руки своими большими руками.

А незнакомец, похоже, был... поразительно чуток: кажется, понял и это, уловил глубинный исток ее слез: прекратил растирать и крепко-крепко сжал в своих ее пальцы...

— Ладно, — сказала она, вырвав руку и смахнув слезу со щеки, — бегите... вас действительно там ждут. Доберусь как-нибудь. Спасибо вам! Вы... на­верное, очень хороший, сердечный человек. Идите, правда догоняйте! Нельзя опаздывать на поминки.

— Без меня все равно не начнут, — сказал он. — А я, уж коли обещал отвезти вас домой, все равно отвезу. У меня машина, а автобуса прождете сорок минут.

Они вышли из ворот кладбища, когда удаляю­щаяся автокавалькада была уже в конце пустынной заснеженной улицы, обрывавшейся у высокой огра­ды кладбища. Там катило вереницей вслед катафал­ку множество машин, наверное, не меньше трех десятков и еще пять или шесть автобусов. На стоян­ке они подошли к черной «Волге» последней моде-

ли, в каких разъезжало теперь только городское на­чальство. Он распахнул перед ней дверцу, и она села вперед, невольно вновь ощутив как бы приступ уду­шья: и машина была точь-в-точь такая же, как от­цовская «персоналка».

— Я живу... — начала она.

— Я знаю, — не дав договорить, уверенно трях­нул он головой.

— Откуда? — удивилась она.

— Ну, это не тайна, — пожал он плечами, заводя мотор.

Между сиденьями пиликнула телефонная труб­ка, и он взял ее. Но это была совсем не такая трубка, как в машине отца, а какая-то новая, каких она еще не видела никогда, изящная и легкая на вид, без извитого спиралью провода. Она не слышала того, что сказал ему вызвавший на связь, лишь то, что он ответил кому-то:

— Я знаю, — сказал он, — всех видел. Пусть до­гонит. Поговорю.

И точно, вскоре их нагнала такая же черная «Волга», но с синим милицейский проблесковым маячком на крыше и многочисленными штырями антенн. Неожиданный знакомый притормозил и вышел из машины. А из той, другой «Волги», при­ткнувшейся к тротуару в десятке метров впереди, вышел человек, в котором она узнала одного из милицейских чинов города, нередко появлявшегося на экране в передачах местного телевидения.

Она не слышала их разговора, но по выражению лиц, по жестам и позам без труда определила, что милицейский начальник, кажется, получал от ее не­ожиданного знакомого не то нагоняй, не то какие- то инструкции. Во всяком случае, отвечал он ему с почтительностью и готовностью немедленно испол­нить его не то просьбу, не то распоряжение. Потом нежданный новый знакомый вернулся в машину, мягко тронулся и, глянув на большие золотые часы, стал стремительно набирать скорость, пугающую, немыслимую и безрассудно опасную на скользкой зимней мостовой. Но он вел машину уверенно, ее даже не заносило — то ли машина была не простая, то ли водитель искусный мастер. И эта скорость, азартная, бешеная, словно опьянила ее, обогнала неизбывную печаль и вынесла в какое-то новое время новой жизни, и Наташе поверилось вдруг, что еще будет будущее и возможна другая жизнь. Не сейчас, потом, но — будет... Непременно...

— Спасибо вам, — сказала она. — А кем он был, ваш друг?

— Он был... — сидящий за рулем чуть помедлил, словно подыскивая слово поточнее, — он был... сол­дат.

— Офицер? — уточнила она.

— Да, — кивнул он, глядя на мчащуюся навстре­чу дорогу, легко и ловко обгоняя машины и автобу­сы. — Офицер... войск особого назначения.

— А почему над ним, над его могилой не стреля­ли три раза? Так же положено, кажется?

— Положено, да не всегда, — сказал он и мель­ком кинул на нее значительный взгляд. — Разные есть службы.

Она, кажется, поняла, кто этот человек и по какому, видимо, он служит ведомству. И почувство­вала, что не стоит уточнять.

— Кстати, — сказал он. — Может быть, все-таки познакомимся?

— Наташа, — ответила она просто.

— Люблю это имя, — кивнул он серьезно. — А я — Геннадий.

— Вы тоже офицер? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Старший офицер... Того же рода войск.

— А что случилось с вашим другом?

— Убили его, — сказал Геннадий. — К сожале­нию, больше ничего добавить не могу. Не имею права.

Впереди уже виднелись высокие розовые башни «Царского села». Он лихо подкатил к подъезду ее

дома — видимо, действительно, по роду службы знал, где жили они с отцом.

— Ну, вот и все, — сказал он, — надо прощаться.

И снова бросил на нее бегло глубокий вырази­тельный взгляд. И почему-то ей сделалось страшно при мысли, что вот сейчас она снова останется одна, без его заботливого внимания и участия, вне его поля, как будто наполнявшего и ее той же спо­койной, уверенной силой и бесстрашием.

Да, он был чуток... и, видимо, без труда уловил и эти ее мысли — по глазам, по растерянному вы­ражению лица. Чуть улыбнулся, и она невольно смутилась под его взором, покраснела.

— Мы еще увидимся, — не то вопросительно, не то утвердительно сказал он. — Да?

— Запишите мой телефон, — сказала она.

— Спасибо, но это ни к чему, — ответил Генна­дий. — Если потребуется, я могу узнать ваш номер через пять минут. Все-таки, знаете, случайное зна­комство. Вдруг... пожалеете потом.

— Думаю, не пожалею, — ответила она.

— Ну, спасибо, — улыбнулся он и, достав из внутреннего кармана, протянул ей визитную кар­точку: — А вот это, может быть, и пригодится. Как знать?

Она смотрела на него с удивлением и благодар­ностью.

— Ну что, что вы так смотрите на меня, — вдруг невесело засмеялся он. — Я самый обыкновенный человек, каких тысячи. Должны же люди помогать друг другу, так?

— И помогать, и верить, — сказала она. — Если бы вы знали, как мне тяжело! Я ведь осталась со­всем одна. Вот вы сказали — случайное знакомство, но ведь, говорят, случайностей не бывает...

— Знаете, я подумаю над всем этим, — сказал он все так же серьезно. — А теперь, простите... мне уже пора.

Она вышла из машины в какой-то оглушенности и с каким-то непонятным, необъяснимым волнением проводила взглядом его стремительно удаляю­щуюся «Волгу». Потом поднялась к себе, открыла дверь и, как принято после кладбища, прошла в ванную комнату, чтобы вымыть руки, но, повернув кран, вдруг на миг задержала ладони, словно боясь смыть с них прикосновения его рук, когда он рас­тирал ей их там, на кладбище, на морозе.