Также и в Егерском полку 2–му батальону возле Каменного моста приказали идти вперед, но появился все тот же кандидат в цареубийцы Якубович. Скомандовал: «Налево кругом!» Посторонний офицер, вообще не из их полка, но его с какой-то стати послушались, он увел целый батальон назад. Государю передавали о беспорядках в Лейб-гвардии Гренадерском полку, о восстании Измайловского полка. Слух о нем оказался ложным – в Измайловском во время присяги только несколько младших офицеров принялись кричать «за Константина». Но солдаты послушались не их, а старших начальников, и смутьяны притихли, вместе с полком принесли присягу, выступили против сообщников.

Но ведь это выяснилось не сразу. Исход схватки выглядел еще совсем не однозначным. На всякий случай Николай велел подготовить эвакуацию своей семьи в Царское Село. А в Зимнем он оставил только слабый караул, одну роту финляндцев, передав командование коменданту Башуцкому. Для охраны дворца государь вызвал части, преданные ему лично, два саперных батальона, Гвардейский и Учебный. Но прибыли ли они – было неизвестно. Николай сам решил съездить ко дворцу и узнать, что там делается.

А там и в самом деле было недалеко до беды. Потому что бунт в Гренадерском полку грянул с запозданием.

Там во время присяги пьяный подпоручик Кожевников выскочил на балкон, кричал: «Зачем вы забываете клятву Константину Павловичу?» Его арестовали, и присяга прошла как будто спокойно. Но после нее старшие офицеры уехали во дворец на молебен. Солдатам раздавали обед, и вдруг командир роты поручик Сутгоф стал внушать подчиненным: «Напрасно мы послушались! Другие полки не присягнули и собрались на Сенатской площади». Он поманил нижних чинов: «Ваше жалованье у меня в кармане, я раздам его без приказа». Освободил Кожевникова, велел взять оружие и повел свою роту к мятежникам. Командир полка Стюрлер узнал, погнался на обычном извозчике. Но его не послушались. А он из-за своих метаний с опозданием получил приказ – вести полк к царю.

Зато этим приказом воспользовался поручик Панов. Начал бегать по ротам и пугать: всем будет худо от других полков и «императора Константина», если выступят против них. Стрельбу со стороны Сенатской он объяснял – «наши побеждают». Взбудоражил несколько рот, взяли знамя полка и ринулись к восставшим. Но Панов повел отряд не той дорогой, как Сутгоф, он загорелся… захватить Зимний дворец, взять в заложники царскую семью. Или уничтожить ее. Комендант Башуцкий, оставленный Николаем руководить охраной дворца, проявил полнейшую беспечность. Расхлябанную колонну он принял за подкрепление. Похвалил за «верность» государю и приказал финляндцам пропустить бунтовщиков через ворота.

Но во дворе Зимнего Панов увидел только что пришедший Лейб-гвардии Саперный батальон. Он успел буквально в последнюю минуту, опередил злодея. Панов остановил солдат. Думал, что делать дальше. Из окна его отряд увидел офицер Гренадерского полка Зальца, приехавший на молебен. Очень удивился, что делают солдаты его полка во дворце? Вышел, стал расспрашивать Панова. Тот заорал на Зальца, ничего не понимающего, чтобы отстал от него, иначе «я велю прикладами тебя убить!» Но своим ротам дал команду, двинулся к Сенатской. В это время появился и Стюрлер на извозчике, гонявшийся за подчиненными. Позвал Зальца, умолял отобрать у бунтовщиков знамя. Офицер бросился за колонной Панова. Дважды пробовал увлечь за собой знаменосца Пивоварова, но каждый раз их били, и знаменосца утащили за собой.

А навстречу мятежникам ехал царь. Без охраны! К нему свободно подходили желающие. Сперва Карамзин, его послала императрица-мать узнать обстановку. Потом посланник Ганновера Дорнберг – от лица иностранных дипломатов предложил помощь в урегулировании. Николай поблагодарил его и ответил: «Это происшествие – дело домашнее, совсем не касающееся Европы». И уже возле самого дворца на государя выплеснулась вооруженная толпа Панова. Он скомандовал «стой!» – но ему крикнули: «Мы за Константина!». Николай не растерялся. Пожал плечами: «Когда так – то вот ваша дорога». Велел сопровождающим передать войскам, чтобы их пропустили.

Его спокойствие и выдержка подействовали. Бунтовщики, обтекая его коня с двух сторон, побежали на Сенатскую… Доехав до дворца, Николай убедился, что и сам чудом избежал гибели, и его близких спас Господь своевременным приходом Саперного батальона. Государь подтянул порядок. Перекрыл входы во дворец усиленными постами, строго запретив им пропускать посторонних. Но Стюрлер, силясь спасти честь своего полка, так и сопроводил мятежные роты до Сенатской. Слез с саней, начал уговаривать солдат. И к нему стали прислушиваться. Но рядом опять появился Каховский. Прозвучал еще один пистолетный выстрел. Смертельный.

Число восставших выросло до 3 тыс. Они ободрились, чаще стреляли в направлении царских войск – имевших приказ не отвечать. Пули поражали и случайных людей. Но самая буйная часть черни осталась на площади – пьяные, возбужденные. Из-за заборов стройки они швыряли в войска камни, поленья. А заговорщики взбадривали солдат, то и дело инициировали крики «ура». Но когда кричали «ура, конституция!» – их не понимали. Им приходилось врать, что Конституция – жена Константина. Ни Трубецкой, ни Рылеев так и не появились. Предводители бунта выбрали нового диктатора, Оболенского. Хотя руководить ему уже почти не пришлось. Когда государь вернулся к своим полкам, привезли четыре орудия 1–й легкой роты 1–й артиллерийской бригады. Правда, без боевых зарядов. Они хранились в лаборатории. А начальник, полковник Челяев, не желал выдавать их, не зная, на чьей стороне приехавшие к нему офицеры. Кое-как доказали.

А тем временем мятежников пробовали взять на испуг. Развернули пушки на выезде с Адмиралтейской площади. Генерал Сухозанет погромче командовал «заряжать боевыми» – которых еще не было. Но ответили снова ружейной пальбой. Под обстрел вторично попал Николай, выехавший к орудиям. Расстояние было небольшое, но пули не задели его. Только лошадь от залпов шарахнулась в соседнюю толпу, и Николай обнаружил: сейчас его окружил народ совсем не лояльный, как у Зимнего. Глаза злые, напряженные. И шапки перед ним никто не ломал. Но он властно повысил голос: «Шапки долой!» – и подействовало. Обступившие люди не только поспешно срывали шапки, но и хлынули прочь.

Предпринимались последние попытки избежать бойни. Царь, скрепя сердце, все-таки разрешил брату Михаилу уговаривать восставших. Тот подъехал к флотскому экипажу. Матросы встретили его довольно хорошо, поздоровались. Но они были крепко обработаны своими офицерами, упрямо заявляли, что не могут кому-либо присягать при живом «царе Константине». Михаил доказывал, что сам свидетель его отречения. Отвечали – пусть он приедет и подтвердит, а то мы даже не знаем, где он. А Кюхельбекер исподтишка поднял пистолет на великого князя. Но матросы отлупили его с криками: «Что он тебе сделал?». Однако и на уговоры не поддались.

Во дворце ждали молебна два митрополита, Санкт-Петербургский Серафим и Киевский Евгений. Государь велел привезти Серафима, однако и Евгений добровольно приехал с ним. Навстречу им пронесли убитого Стюрлера. Но митрополиты не дрогнули, пошли увещевать мятежников – в полных облачениях, с иподиаконами. Солдаты, увидев их, подняли ружья. Крестились, прикладывались к протянутым им крестам. Но переполошились их предводители. Подняли крик – какие вы священнослужители, если за две недели двум царям присягаете! Вы клятвопреступники! Велели бить в барабаны, заглушая митрополитов, а им стали угрожать, что будут стрелять, махали обнаженными шпагами. Прогнали, заставили уйти.