успокаивался, и из него рождались кристаллы. Ирена неподвижно стояла и молча смотрела на аммонит, потом подняла глаза и взглянула на Бояна.

— Как вы узнали?

— Как я узнал — что?

— Про аммониты.

Боян засмеялся.

— Похоже, мы много знаем друг о друге.

Ирена смотрела то на аммонит, то на Бояна.

— Вы не будете против, если я приглашу вас к себе?

— Нет. Если только ваш муж…

— Мой муж погиб в автомобильной аварии сразу после возвращения из Охрида, — сказала Ирена. — Три года назад.

Ирена ввела Бояна в свою квартиру в старом сером доме на острове Сен-Луи. Не успев войти, Боян остановился ошеломленный: в прихожей напротив двери, закрывая почти всю стену, висела увеличенная черно-белая фотография среза большой морской улитки, которая жила сорок миллионов лет назад. И потом, когда он посмотрел вокруг, он увидел, что эти улитки, с ребристыми наростами поперек спирали — которые еще в древности тем, кто их выкапывал, напоминали бараньи рога на голове Амона — везде вокруг: под стеклом в глубоких рамках, на металлических подставках, просто расставленные на книжных полках.

— Я хотела, чтобы ты увидел это, — сказала Ирена. — Ты имеешь на это право, потому что сам принес мне входной билет.

Боян обнял ее и поцеловал. Они целовались в прихожей, крепко прижавшись телами друг к другу, тяжело дыша, торопясь, словно пытаясь ухватить свой собственный миг прежде, чем беззубый рот геологического времени закроется над ними.

Губы Бояна скользнули мимо правого уха Ирены и спустились на шею; его руки нетерпеливо расстегивали блузку.

— Потише, — прошептала Ирена, пытаясь укротить его слишком спешащие пальцы, — потише, не торопись.

Она повела его в спальню. Там, стоя на коленях на кровати, она отбивалась от попыток Бояна участвовать в раздевании.

— Сиди спокойно, — прошептала она. — Я сама.

Она отстранила от себя Бояна и легонько толкнула его в сторону.

В полурасстегнутой блузке, под которой бюстгальтер был не снят, а только второпях сдвинут с груди вверх, она стянула брюки, а затем трусы. Она была вся в пятнах, как форель; пятна выписывали на ее теле волшебную географию: белая кожа была океаном, места потемнее превратились в архипелаги, в Полинезию неведомых наслаждений, в атоллы, лагуны, неизвестные острова со старинных морских карт, в спрятанные сокровища пиратов.

Она раздвинула ноги, глядя Бояну в глаза. Затем, показывая, что не позволит ему приблизиться, она раскрыла губы своей раковины и провела средним пальцем правой руки по уже ставшей влажной щелке.

Боян лежал напротив нее, на другом конце кровати, наблюдая, как ее пальцы — сначала медленно, а затем все быстрее — порхают по розовой слизистой влажности. Раковина Ирены раскрывалась, как цветок, как плотоядная орхидея тропических лесов: лепестки цветка блестели от влаги, густой мох вокруг стал маслянистым. Пальцы Ирены играли на этом чудесном инструменте, исполняя какую-то спазматическую синкопированную мелодию. Ритм становился все более нервным, своим повторением он как будто искал некий ответ, скрытый глубоко в теле; этот ответ не приходил, и его поиски становились все более настойчивыми, все более возбужденными, все более отчаянными. Палец Ирены скользил между губ, останавливаясь в некоторых местах, как будто она чувствовала, что именно там находится то, что искала. Все это время она следила за взглядом Бояна, как будто его поглощенность ее действиями придавала истинную ценность каждому движению. Ирена открывалась Бояну с вызывающим безрассудством: эти раздвинутые немые губы, обрамленные потными кудряшками, как будто хотели что-то выкрикнуть.

— Смотри, — шептала Ирена, — смотри, смотри, что я делаю. Смотри сюда, сюда, сюда, смотри… Правда, здорово?

Ее движения становились все более и более резкими, как будто она пропускала некие шаги в заданном ритме; в какой-то момент ноги у нее выпрямились, напряглись, по телу прошел долгий электрический разряд, рот скривился, все лицо исказилось судорогой. Она так и осталась лежать неподвижно, застыв в каком-то бескрайнем ужасе или восторге.

Медленно, с закрытыми глазами, она подползла к Бояну и свернулась в его объятиях, дрожа. Время от времени у нее по телу проходила запоздалая дрожь, она бормотала, почти не шевеля губами, какие-то непонятные обрывки слов.

Потом она провела рукой по лицу Бояна и тихим голосом, в котором слышались и просьба о прощении, и несомненная решимость, сказала:

— Будь хорошим мальчиком, иди и ложись в другую кровать. На сегодня хватит.

16.

Утром Ирена смотрела на Бояна с чувством вины; в ее глазах читались просьба о прощении и стыд. Боян оделся первым, а потом ждал, пока Ирена закончит свои утренние приготовления к уходу на работу. Он нашел в холодильнике сок и арахисовое масло; в кухонном шкафчике были какие-то кексы. Наконец Ирена вышла из ванной. Пришло время расставаться: Ирена поцеловала Бояна, пожелала удачи в поисках; потом на улице, прежде чем каждому пойти своей дорогой, она обняла его и сказала, чтобы он обязательно позвонил ей, как только чего-нибудь найдет.

Чувствуя себя Эркюлем Пуаро, начинающим трудное расследование, исход которого никому не известен, Боян сел в уголке зала с телефонными кабинами ближайшего почтового отделения и начал просматривать толстенный том телефонного справочника, открыв его на букве Р. К счастью, фамилия Розалье была не частой: ее носили всего двенадцать человек, причем среди них не было никого с аристократическим де перед фамилией — но Боян знал, что те, у кого когда-то была такая частица, часто отказывались от нее.

Предварительно заготовленная фраза с просьбой простить за беспокойство и краткое объяснение того, о чем идет речь, вопрос, не участвовал ли их предок в Первой мировой войне (Боян не забывал называть ее, как всегда делают французы, Великой войной 1914–1918 годов) в звании полковника, встречала самые разные реакции.

После нескольких недружелюбных отрицательных ответов, в основном мужчин, одна девушка на другом конце провода сердито воскликнула: Зря ты меняешь свой голос, я ни за что не прощу твое вчерашнее свинство! Во время восьмой попытки телефон долго звонил, и, когда Боян уже решил положить трубку, шелестящий, ветхий, почти полупрозрачный женский голос, полный осторожности и нерешительности, спросил: Кто это?

Боян повторил свою историю.

Женщина на другом конце провода молчала, словно колеблясь, затем решилась:

— Вы спрашиваете о полковнике Розалье? Да, полковник Анри-Огюст де Розалье был моим отцом.

Потребовалось много хитрости и настойчивости, чтобы убедить старую даму принять его. Боян потел, изобретая самые любезные выражения, стараясь при этом не оказаться слишком навязчивым.

— Хорошо, — медленно и с большим сомнением в голосе сказала дочь полковника. — Я буду ждать вас завтра в пять пополудни.

Затем Боян нашел в записной книжке другой номер, который ему был