— Понимаешь, для меня очень важно чувствовать себя нужной, — я опускаю глаза. — А фабрика будто специально подчеркивает, что я нежеланна, будто целенаправленно расширяет между нами пропасть… И это так больно: идти со всей душой, а в ответ быть вынужденной принимать равнодушие. Я… Извини, — голос предательски дрожит, срываясь в высокие регистры. Я замолкаю, предчувствуя, что еще немного и, поддавшись жалости к себе, зайдусь злыми слезами.

Вонка смыкает брови на переносице. Он, кажется, смотрит на меня с состраданием, но сейчас я с большей охотой спишу это на игры воображения. Принять это оказалось совсем не так приятно, как я представляла. Уж лучше бы он до последнего сохранял невозмутимость! По крайней мере, тогда я бы не чувствовала, что выставляю себя на посмешище.

— Чепуха! — Вонка с силой ударяет тросточкой о каменные плиты. — И как столько глупостей только умещается в такую маленькую головку? Разумеется, ты нужна фабрике! Как воздух, как вдохновение! Если бы не была нужна, тебя бы здесь не было! Ты нужна ей, Элли! Ты нужна… — он сглатывает слюну и, напрягая все мышцы лица, через силу выдавливает из себя, — …мне. Ты нужна мне.

Словно обессилев от этой фразы, он с шумом выдыхает воздух, глядя на меня так, будто только что совершил открытие.

И хотя внутри поднимается настоящий ураган эмоций, я нахожу в себе достаточно стойкости, чтобы покачать головой в ответ:

— Как бы мне хотелось в это верить…

— Ты должна, Элли! — настойчиво призывает Вонка, потеряв над собой контроль. Он хватает меня за плечи и встряхивает. — Верь в это, верь! Поверь прямо сейчас! Ну же!

Вонка тормошит меня, как мальчишка — сломанную игрушку, не понимая, почему она перестала работать, и хотя я чувствую себя жестокой, боль, которая давно живет во мне, предъявляет свои права, внезапно хлынув волной острой горечи, обильной и тошнотворной, как рвота. Меня буквально выворачивает наизнанку, перед глазами поднимается туман, но я с упорством партизана стою на своем:

— Это невозможно! Как я могу тебе доверять, если ты так далеко? Если я и понятия не имею, что творится в твоей душе, а тебя это устраивает?! Ты сам не знаешь, чего хочешь: отдалить меня или приблизить, и сам мучаешься от этого! Меня утешает лишь мысль, что и ты мне не доверяешь. Хоть что-то у нас обоюдное.

— Глупости! — его рот искривляется волной, на белых щеках пунцовеют пятна величиной с клубничины. — Я доверяю тебе!

В его тоне столько непоколебимой веры в истину собственных слов, что и я пораженно застываю, на короткую секунду сдавшись, поверив ему и содрогнувшись под тяжестью этой веры. Но все мы — великие лжецы, потому что в любую минуту готовы обмануть себя. Особенно в пылу ссоры.

Набравшись смелости, я кидаюсь к нему на шею с наглостью тойтерьера, пытаясь сорвать поцелуй, но он так резко отскакивает назад, так выгибает шею, что чудом не перемахивает через парапет и не летит в бездну. Что и требовалось доказать.

— Ты боишься меня! — в победном запале восклицаю я. Только чувства скорее горькие.

— Глупости, Элли! — с досадой противоречит он, стряхивая невидимую пылинку с рукава. — Не такая уж ты и страшная. Можно сказать, даже симпатичная. Особенно когда не бросаешься на людей.

Я упрямо мотаю головой и медленно поднимаю вверх руку. Вонка косится на нее краем глаза с опаской, видимо подозревая, что вот-вот я влеплю ему пощечину.

— Тс-с-с! — успокаивающе шепчу я, округляя глаза.

В тисках волнения подношу ладонь к его щеке и мягко касаюсь ее, копируя излюбленный жест Вонки, первый аккорд прелюдии, — и внимательно слежу за его мимикой. Он не противится. Лицо магната меняется под моими пальцами, точно воск под пламенем свечи, но выражает оно отторжение и желание скорейшего финала, как лицо пациента во время неприятной медицинской процедуры.

— Тебе не нравится моя близость, правда? — я ободряюще улыбаюсь, убирая руку. — Хочешь узнать почему? Нет? Наверное, с моей стороны это будет неосмотрительно, но я скажу. Ты противишься не столько нарушению границ своего личного пространства, сколько той ничтожной, но существенной власти над тобой, которой я, несмотря ни на что, обладаю.

Окончательно овладев собой, Вонка с надменным видом закатывает глаза:

— Элли, ты пугаешь меня. Кажется, тебе срочно надо сделать томографию головного мозга. Я могу посоветовать хорошего врача. Все, что ты говоришь, — нелепица и вздор! Ни слова правды! Я сам по себе, иначе как бы я смог творить, если бы мне пришлось зависеть от кого бы то ни было? Никак, разумеется!

— Люди обретают счастье, когда вверяют себя другому.

— Вверяют? В смысле «дарят»? Какой ужас. Я был о людях лучшего мнения. А они при этом обматываются декоративными ленточками, чтобы стать похожими на безвкусные подарочные коробки?

— Ну я же не в буквальном смысле! Конечно, ничем они не обматываются… — я хочу продолжить, но Вонка, нарочито устало зевнув, перебивает:

— Все, Элли, это, конечно, очень занимательно, но уже слишком поздно, а у тебя, кажется, разыгралась температура. Нам пора возвращаться.

— Как скажешь.

В молчании мы возвращаемся к моим апартаментам, где я, перед тем как открыть дверь, неловко оборачиваюсь:

— Может, останешься?..

В моем ровном тоне не звучит ни мольбы, ни надежды. В конце концов, это ведь всего лишь вопрос.

Вонка чуть улыбается уголками губ, касается рукой полей шляпы в прощальном жесте:

— Спокойной ночи, Элли.

— Спокойной ночи.

Счастливого Рождества, Элизабет.

========== Часть 14 ==========

Я быстро иду по узкому перешейку, мне все чудится, что я куда-то опаздываю, но шаги получаются медленными: ноги едва поднимаются, словно им приходится преодолевать сопротивление воздуха. Нетерпение подхлестывает и, нервничая, я шепотом поторапливаю себя. Внезапно острая боль застает врасплох, вынудив замереть на месте — безымянный палец будто насквозь прошивает иголка. Первая мысль — оса, но, взглянув на ладонь, я понимаю, что боль причиняет обручальное кольцо: оно раскалилось добела, так, что кожа вокруг него покраснела и пошла волдырями. Я судорожно пытаюсь скрутить его с пальца, но кольцо только проворачивается вокруг своей оси и не сдвигается с места. Тем временем кожа на пальце лопается, как пузыри на поверхности воды в аквариуме, мне кажется, я вижу белесый кусочек кости, и от этой мысли к горлу подкатывает тошнота.

Боль такая, что я вою и плачу и, обжигая руки, отчаянно стремлюсь стянуть треклятое кольцо. Наконец, долгожданный результат — я стаскиваю его и, замахнувшись, со всей силы кидаю в воду. Кольцо ударяется о зеркальную гладь с негромким всплеском и