В зале в тот вечер был Чарли Уоттс, ударник, иногда игравший с Blues Incorporated, но чаще с Blues by Six, группой, которая должна была подарить «Роллинг Стоунз» соло-гитариста и вокалиста. Чарли был ударником высшего класса — безукоризненно одет, безукоризненно выбрит, лицо серьезно, почти трагично, как у Бастера Китона[70] к концу жизни. Как полагается, он не выказал никаких эмоций, когда полосатая фигура на сцене принялась выдувать на гармошке такие пассажи из «Bright Lights, Big City» Джимми Рида, будто это эротический ритуал, а не религиозный. Но впоследствии он вспоминал, что его знакомые достопочтенные блюзовые и джазовые музыканты вдруг показались ему «эксцентричным старичьем» в сравнении с Миком.

Потом, забрав по четыре фунта на брата (в то время этого хватало на три долгоиграющие пластинки, на ужин на двоих в стейк-хаусе «Энгус» или на пару ботинок из модного обувного магазина «Риджент»), Брайан, Мик, Кит, Дик и Стю решили, что зал в «Марки» все же проняло достаточно и им теперь предложат регулярно здесь выступать. Однако Гарольд Пендлтон по-прежнему считал, что они заражены вирусом рок-н-ролла — если и не репертуар, то энергия звучания, язык тела, эта трясучая башка вокалиста. Он нанимал их только в перерывы и вел себя преотвратно, бубнил, что они «клятые рокеры», а их ритм-энд-блюзовые идолы «чушь собачья».

Объявления, которые Брайан публиковал в «Джаз ньюс», вымаливая работу, принесли им еще несколько концертов в других клубах Сохо, ступивших на путь из джаза в блюз: «Пикадилли», «Студия 51» Кена Кольера и «Фламинго» на Уордор-стрит; в этот последний ходили в основном черные — вест-индские иммигранты и американские солдаты. Белому подростку требовалась подлинная храбрость просто зайти сюда и заказать выпивку, не говоря уж о том, чтоб выскочить на сцену и спеть песню Мадди Уотерса, тем более так, как пел Мик.

Little Boy Blue and the Blue Boys от концертов шарахались, но «Роллинг Стоунз» с Брайаном во главе ненасытно хватались за все подряд. Когда в Сохо им стало тесно, они снова намылились в пригороды, катались в старом фургоне Иэна Стюарта — а от названия откусили «г», чтоб звучало глаже. По примеру Илинга, тихие районы вдоль Темзы, Туикенем и Саттон, тоже обзавелись цветущими блюзовыми клубами в местных залах при церквах или в буколических пабах, где когда-то громче всего звучало кряканье уток с речки. Там, где клубов еще не было, группа быстренько создавала свой — на субботний или воскресный вечер арендовала зал или помещение в пабе, развешивала афиши и раздавала флаеры: «Ритм-энд-блюз с „Роллин Стоунз“, 4 шиллинга [20 пенсов]».

Организационные таланты Мика на этой стадии еще толком не проявились: Стю выступал шофером и гастрольным менеджером, Брайан назначил себя лидером группы и менеджером (и в этих амплуа тайно брал дополнительную плату с промоутеров или просто клал ее себе в карман, когда они сами предлагали).

Репетируя в «Бриклейерз Армз», они неформально поклялись играть чистую музыку и ни за что не «продаваться» коммерческим агентам или студиям, если даже выпадет шанс. Эта решимость долго не протянула. В начале октября, понукаемые все тем же Брайаном, они поехали на звукозаписывающую студию Кёрли Клейтона в Хайбери, у футбольного поля «Арсенала», и записали демонстрационную пленку из трех песен — «Close Together» Джимми Рида, «You Can’t Judge a Book by Its Cover» Бо Диддли и (не боясь искушать судьбу) «Soon Forgotten» Мадди Уотерса.

Для начала пленку послали в гигантскую корпорацию EMI, владевшую престижными студиями «Коламбия» и HMV, но те молча ее вернули. Брайан не пал духом и попытал счастья в другой крупной британской компании «Декка» — им снова отказали, но на сей раз хотя бы пояснили отказ: «Отличная группа, — говорилось в письме из „Декки“, — но с таким вокалистом вы далеко не уедете».

Раскидистый график «Роллин Стоунз» все реже позволял Мику еженощно возвращаться в собственную постель в Дартфорд. Кроме того, в девятнадцать лет уже поздновато по команде драить посуду и тягать штанги. Осенью 1962 года он оставил свой чистенький правильный дом и переехал в Лондон, где поселился с Брайаном Джонсом в доме 102 по Эдит-гроув, в челсийском районе Край Света. Поначалу ménage[71] включал также подругу Брайана Пэт Эндрюс и их малолетнего сына Джулиана, но через несколько дней Пэт и Джулиан отбыли без объяснения причин, а вместо них въехал Кит Ричардс.

Челси тогда было захолустьем — времена, когда здесь находили приют пьющие и употребляющие художники и прочая богема, вроде бы давно прошли. Край Света, расположенный на западной оконечности Кингз-роуд, на границе с отнюдь не романтичным Фулэмом, был сонным районом, в основном рабочим, с лавками, кафе и пабами. Эдит-гроув считалась, пожалуй, наименее привлекательной улицей в окрестностях — ее стискивали ряды ветхих домов середины викторианского периода, с пилястрами на крыльце, и сотрясало дорожное движение, мотавшееся туда-сюда между Найтсбриджем и Вест-Эндом.

Меблирашка располагалась на втором этаже дома 102. Стоила она шестнадцать фунтов в неделю плюс электричество, за которое полагалось платить, суя шиллинги в металлический счетчик цветом как линкор. Мик обитал в единственной спальне вместе с Китом, Брайан спал на диване в гостиной. В квартире имелась выщербленная и выцветшая ванна и раковина с кранами, которые неохотно выжимали из себя ржавую струйку воды. Туалет был общий, этажом ниже.

Эта дыра, изначально лишенная прелести, вскоре погрузилась в убожество эпических масштабов, нечаянно воспроизведенное в классическом британском фильме «Уитнейл и я».[72] Постели не убирались; в кухонной раковине высилась гора грязной посуды и заплесневевших бутылок из-под молока. Потолки почернели от свечного дыма и были покрыты рисунками и граффити, а окна заросли таким слоем грязи, что случайному гостю казалось, будто здесь просто никогда не открывают тяжелых штор. Затем появился еще один сосед, молодой печатник Джеймс Фелдж, с фамилией, смутно намекавшей на его таланты: остальные ценили его способность «харкать» — плеваться мокротой на стены, в результате чего вместо обоев складывались устрашающие узоры.

Возникает вопрос, как Мик, знаменитый своей чистоплотностью, терпел такие условия? Однако бунт против родительских ценностей у большинства девятнадцатилетних перевешивает все остальное. Кроме того, было ощущение грязной жизни, как у настоящего блюзмена, хотя в окрестностях Кингз-роуд настоящие блюзмены попадались нечасто. Наконец, воодушевленно загаживая квартиру, сам он — как и Брайан — до нечистоплотности не опускался, оставался очень аккуратным и ухоженным, как молодые офицеры Первой мировой, полировавшие пуговицы во фламандской грязи. Брайан умудрялся каждый божий день мыть и сушить волосы, а Мик (как позже вспоминал Кит в очередной период взаимного раздражения) переживал «свой первый кэмповый период… бродил по дому в синем льняном халатике… Продолжалось это с полгода».