Прямо перед нами простирается панорама Южной и Северной Аннапурны, двуглавой Мачапучхаре и колоссального ущелья; как раз о подобном ущелье сказал китайский поэт:

Кстати, о Горном Духе. На фотографии, сделанной в Чомронге, я там что-то пишу в дневнике на фоне заснеженной Аннапурны — явственно запечатлелось вдали огромное, очень серьезное лицо. Надеюсь, в книге нам ее удастся поместить, чтоб не дай бог никто не подумал: я тут что-то выдумываю или пытаюсь ввести в заблуждение. Возможно — лик того гигантского горного духа, с которым бесстрашно беседовал Падмасамбхава, буддийский проповедник и чудотворец из страны Уддияна.

Где была такая страна, никто не знает, зато доподлинно известно, что Учитель появился из цветка лотоса, поэтому его назвали Лотосорожденный, и через тысячу двести лет после ухода Будды он приблизил к земным путям учение Благословенного.

Падмасамбхаву призвал тибетский царь на подмогу выдающемуся мыслителю Шантаракшите (705–765), который изо всех сил, не жалея живота своего, проповедовал буддизм в Тибете. Однако местные языческие боги и демоны никак не сдавались на милость умозрительной философии, строили философу козни и всячески представляли народу Блаженного Будду, Света Светов — обычным соней и меланхоликом.

Тогда Падмасамбхава — чудесами и волшебными чарами — заставил взглянуть на Будду иными глазами. Кто-то подумает, мол, я уж слишком восторженно отношусь ко всему, что связано с просветлением сознания, а каждый просветленный любых времен и народов — это для меня прямо свет в окошке.

Но как иначе относиться к таким беспредельщикам, как Падмасамбхава?!

С именем Будды на устах он обезвреживал змей и драконов, заклинал бурные потоки и посылал дожди, взлетал выше самых высоких гор и парил в небесах, а в магическом искусстве превзошел нечеловечески могучих жрецов и колдунов религии бон-по. Он обращал в буддизм даже самих демонов и злых духов Тибета, пока те вынуждены были в конце концов дать обет использовать всю свою волшебную силу для защиты буддизма.

До нас дошли слова Падмасамбхавы, в которых раскрывается секрет его могущества:

— Исследуйте собственный ум, — он говорил, — и все поймете сами!

— Ум в своем истинном состоянии прозрачный, — подсказывал он, — не загрязненный, имеющий природу Пустоты, ясный, не заполненный ничем, не имеющий времени, цвета, познаваемый не как отдельная вещь, а как синтез всех вещей, однако из этих вещей не состоящий.

— Хотя умом обладают все существа, он ими не узнан, — удивлялся Падмасамбхава. — И это изумляет.

— Хотя ясный свет Реальности сияет в уме каждого, многие ищут его в другом месте, — не уставал он поражаться. — И это изумляет.

— Ничто нельзя постичь, кроме ума! — сказал он наконец. И с этими словами покинул мир, взойдя верхом на коне по радуге на небо.

Ну, мы сидим, как люди, за столом, едим чесночный суп с печеным тибетским хлебом. За время нашего восхождения я съела такое количество чеснока, сколько, наверное, не ела за всю свою жизнь. Я так люблю чеснок! Лёня когда уезжает куда-нибудь, я в Москве беззастенчиво каждый вечер наедаюсь чеснока. Потом и Лёню уговариваю есть со мной чеснок на ночь:

— Ты тоже ешь! — говорю. — А то пока я спала одна, я стала потакать своей слабости — есть чеснок.

— Наоборот, — отвечает Лёня. — …В этом твоя сила!

Тогда мы еще не знали, что чеснок очень хорош против горной болезни.

Вообще, там, в Чомронге, оказались вполне человеческие условия: туалет, хотя и на улице, общий, устроен гигиенично и с комфортом — в окошечко открывается вид на горы, и существует крючок на двери. Рядом — тоже на улице — водопровод, где непальский работник питания ногами мыл листья салата. Я это случайно увидела. А мы как раз заказали салат, так салатика захотелось! Я даже не удержалась, попробовала, он был весь в песке. Одним словом, всякий побывавший здесь подтвердит: Чомронг — это жемчужина Земли.

Мы разложили на столе карты гималайских троп, дневник путешественника, фотоаппараты. Лёня требовал, чтобы я записывала мельчайшие подробности восхождения.

— Пиши все, как было! — говорил он, глядя на других путешественников, которые расположились за столиками вокруг нас и что-то записывали в своих тетрадях, книгах и блокнотах.

Я говорю:

— Ты на них не смотри! У нас с тобой дома все шкафы и углы завалены моими дневниками. Полны ящики стола! Антресоли! Я даже подумываю — не сжечь ли хотя бы скупые записи ежедневников, которых накопилось выше крыши?

— Не надо, — говорит Лёня. — Писатель Паустовский, небось, никак не ожидал, что будет целое общество и журнал «Мир Константина Паустовского». А если возникнет общество «Мир Москвиной»? Ты представляешь, какая это будет ценность? Потом внучка, может быть… Серёжкина, заинтересуется. Знаешь, какие внуки бывают? Например, внук художника Купреянова, который всех достал со своим дедушкой: то у него девяностолетие, то столетие, то еще что-нибудь, — характер невыносимый!..

А вокруг до того серьезные ребята — индийцы и непальцы, жители разных стран Азии, люди с Запада — англичане, французы, швейцарцы, немцы, австрийцы, итальянцы, канадцы, американцы, новозеландцы… С некоторыми Лёня мог объясняться лишь с помощью немногих английских слов и многочисленных жестов, однако мы с ними стали такие друзья, как будто выросли в одной деревне. Правду говорят: чужестранец чужестранцу брат! К тому ж теперь и у нас вполне бывалый вид, обветренный, прокопченный.

Лёня вообще на редкость миролюбиво относится ко всем национальностям и вероисповеданиям. За эту терпимость к другим народам его то бесплатно пошлют с еврейской группой художников в Дом творчества «Челюскинская» — и он так шумно там празднует Шаббат, что организаторы поездки спрашивают на отчетной выставке:

— Тишков, вы сделали обрезание?

«…А если, — заранее радуется Лёня, — поедет группа башкир, я с ними поеду как башкирский художник!!!»

Пусть человек славится не тем, что любит свою страну, а тем, что любит весь род людской, сказал кто-то из апостолов Иисуса, вроде бы Матфей. Похожие слова были начертаны в древности на санскрите — это молитва о непреходящем мире: да будет мир среди богов, в небесах и среди звезд; да будет мир на земле, мир среди людей и четвероногих животных, да не причиним мы вреда друг другу, да будем великодушными друг с другом, да обретем мы разум, который станет направлять нас в наших действиях, да будет мир в нашей молитве, на наших устах и в наших сердцах!

С нами по соседству расположились трое крепких американских парней. За ними ухаживали пять маленьких горных непальцев. На Эвересте таких горных жителей, обслуживающих экспедиции, зовут шерпы. На Аннапурне восходителям помогает мирный местный народец — гурунги.