глазами до сих пор, будто бы прибитая, стояла картинка, где Басов целовал незнакомую мне блондинку ещё сегодня утром, точно так же, как и меня только что, тиская её за задницу.

— Я не хочу быть одной из, Ярослав. И не буду.

Отлепляюсь от стеллажей, протискиваюсь мимо замершего от неожиданности парня, открываю дверь и, прежде чем выйти вон, окончательно припечатываю ему.

— Никогда!

Глава 14 — Ищейка

Вероника

Моё сердце обезумело. Ну или подхватило какую-то страшную лихорадку, которой ещё не придумало название человечество. Потому что оно реально было не в себе с того самого момента, как я осталась с Басовым один на один в маленькой, захламлённой кладовке и потом, когда еле-еле унесла оттуда ноги.

Глупая мышца разогналась и больше не хотела тормозить. Бушевала, подскакивала к горлу, билась о рёбра, в отчаянном желании их проломить, а затем и вовсе принималась истошно заходиться в рваном, хаотичном беге.

Это ненормально.

И я это прекрасно понимала.

Но впервые с начала недели мне было плевать, что со мной не разговаривала мать и бабушка. Наоборот! Я сама стремилась как можно быстрее остаться наедине, чтобы ещё раз перекрутить в своей голове, то, что со мной произошло. Как-то переварить это всё. И выплюнуть за ненадобностью.

И даже вечерняя экзекуция коленями на горохе не показалась мне сегодня чем-то чудовищным и несправедливым. Я даже слезы не проронила, хотя и считала всё это безжалостным насилием над моей личностью. Плевать! Сегодня мне было фиолетово на всё.

Я читала святое писание, затем слушала привычный мамин бубнёж о том, какая она прекрасная мать, ибо наставляет меня на путь истинный. А я, неблагодарная дочь, не ценю её заботы, её усилий и её жизненного ресурса, потраченного на меня.

Можно подумать, я просила её рожать меня.

Можно подумать, у меня был выбор, чьей дочерью стать.

Можно подумать, я знаю, как сделать так, чтобы она взяла и по-настоящему полюбила меня. Без экивоков и излишних сносок. И хотя бы разок просто обняла меня, чтобы я почувствовала себя нужной.

Родной.

Бесценной для своего родителя.

— Каждый грех должен быть искуплен кровопролитием, Вера, — она повторяет это изо дня в день, видя, как я болезненно морщусь, поднимаясь с гороха на ноги, — если ты вынесешь неделю наказаний, то, значит, ты перед Богом исповедала свой грех, а ежели нет, то…

И я вся сжимаюсь в комок, в ожидании того, что же последует после этого многозначительного «то». Что ещё она придумает для меня? Каким пыткам подвергнет?

— Но я горжусь тобой, что больше нет слёз в твоих глазах. Видимо, наконец-то ты постигла самую суть — что страдаешь сейчас за божье имя.

— Да, мама, — киваю я, хотя думаю совсем иное. Но мысли мои всегда останутся при мне, а иначе стоять мне на горохе до конца дней своих.

— Всё, ложись спать. Завтра служение. У тебя хор.

— Да, мама, помню, — словно зомби отвечаю ей, а сама только и жду, когда же за её спиной закроется дверь.

— И не забывай — Бог всё видит!

Бог…

Я верю в него, но думаю, что для того, чтобы быть с ним, никакие проводники не нужны. Ни церковь, ни священники, ни библия. Бог — он внутри нас.

Бог — это наша совесть.

— Спокойной ночи, — мать кладёт свою ладонь мне на голову. Я тут же и, наверное, уже рефлекторно прикрываю глаза, в ожидании того, что она ласково погладит меня, хотя и знаю, что этого не случится.

Она просто держит свою руку так секунды три или пять, а потом разворачивается и уходит. А я остаюсь сидеть и медленно вожу подушечками пальцев по коленям, которые были все испещрены кратерами от гороха. Кожа здесь покрылась сплошным уродливым синяком, а в некоторых местах даже с кровоподтёками.

И именно сейчас я впервые порадовалась, что меня заставили отпустить юбку на школьной форме. По крайней мере, никто не увидит этого убожества и не догадается, какие методы дрессировки популярны в нашей, на первый взгляд, образцовой семье.

Наконец-то я выключаю свет и ложусь в постель, а затем зажмуриваюсь, что есть мочи, и позволяю себе рухнуть в воспоминания. В первую же секунду ловлю дрожь в своём животе, а затем вся покрываюсь мурашками с ног до головы и, словно Алиса, падаю в глубокую кроличью нору.

Облизываю губы, будто бы пытаюсь уловить вкус языка Басова, а в следующее мгновение, понимая, что именно я делаю, фыркаю и вытираю ладонями губы.

— О-о, — утыкаюсь головой в подушку и ругаю себя всеми известными нелицеприятными эпитетами. И всё только потому, что в голове моей непутёвой вдруг, откуда не возьмись, забродили самые ужасные мысли.

А что бы я почувствовала, если бы Ярослав всё-таки засунул свой язык мне в рот?

А что бы было дальше, если бы я не остановила его, когда он полез под мою юбку?

И словно наяву громом гремят его последние слова:

— Спорим, тебе понравится?

Ох, да не в жизнь!

Но Басов ведь не только это мне предлагал, а ещё стать его девушкой. М-да… неприятности с Мартой Максимовской и компанией в таком случае показались бы мне детским лепетом по сравнению с тем апокалипсисом, что мне могла учинить мать, когда эта расчудесная новость дошла бы до её ушей.

Так что, поцелуи и прикосновения — это, конечно, всё очень волнительно, но я как-то ещё жить хочу. А потому, мне просто критически необходимо забыть о том, что произошло между мной и Ярославом. Ну или почти произошло…

Так что, наверное, надо бы ещё раз, но теперь уж очень жёстко поговорить с парнем на предмет того, что не нужно бегать за мной по школьным коридорам, лезть целоваться и пытаться задрать юбку.

Ибо мне это всё архинеприятно. И вообще, что ему девчонок мало? Мне и так проблем хватает, а тут он со своими руками загребущими и языком наперевес бегает, словно шальной.

Пора это всё прекращать.

Вот только на следующий день Басов в гимназию так и не явился, хотя я исправно выглядывала его высокий, поджарый силуэт на каждой перемене. И Рафаэля тоже не было видно. А на последнем уроке Дина Шевченко и вовсе огорошила меня новостью, что оба парня загремели в полицию из-за драки.

Кто кого избил, зачем, почему и как сильно, так и осталось для меня загадкой.

Да и о чужих проблемах мне скоро пришлось позабыть, потому как на кривом небосклоне моей жизни неожиданно нарисовался