— Чего ты хочешь, господи, а? Зачем ты ее забрал?

А потом Стальной сидел и смотрел в чужое небо из чужого окна. И чувствовал, как железный панцирь медленно, но верно нарастает, закрывая долгожданным покоем его душу. Больше никогда! Так он решил. Ему нельзя никого любить. Ему нельзя ни с кем быть. Больше никогда! И чем больше он повторял это, тем сильнее и крепче становился панцирь. Любовь для него запретна. Стальной забыл слова молитвы, потому что больше не за кого было просить. И тогда там, на небесах решили, что хотят услышать Имя Свое из губ Стального. И порвали панцирь. Удобный, тихий, надежный панцирь. Янка умерла. И вернулась в Анке. Бог захотел снова услышать молитву Стального. Стальной понял. Он вышел из машины, вдохнул колкий холодный воздух, поднял лицо к небу и крикнул:

— Почему ты ее вернул? Тебе нравится рвать мне вены и душу? Чтобы мясо в кровь? Чтобы по морде наотмашь? Что тебе нужно? Ты хочешь, чтобы я повторял имя твое? Чтобы звал тебя, корчась от боли? Десять лет я не просил тебя ни от чем, только о покое. Неужели я его не заслужил? Что ты молчишь? Почему ты всегда молчишь, бог? Почему ты молчал, когда рядом мои товарищи подыхали в чужой вонючей пыли? Ведь это ты учил их любить ближнего больше, чем себя? Почему ты молчал, когда Янка в последний раз улыбнулась, лежа на заплеванном сером нью-йоркском асфальте? И теперь ты молчишь. Почему ты всегда молчишь, бог?

Аня

Мы с бабушкой ехали домой в служебной машине отчима. Я уткнулась лбом в стекло, отгородилась от всего мира наушниками. Грустные мужские голоса дуэта "Хаммали и Наваи" на пару выпевали:

Давай мы с тобой сыграем в прятки,

И я тебя искать не буду,

Я найду себе намного лучше,

Я найду себе совсем другую…

Бабушка осторожно тронула меня за рукав. Я покачала головой, не поворачивая к ней лица. Не хочу ничего видеть. Не хочу ничего слышать. Всё они врут. Говорят о свободе, о будущем, но цепко держат за руки и за ноги. Как наручниками приковали меня к той жизни, которую сами же для меня и придумали. Всё распланировали. А я должна слушаться. Я ведь хорошая девочка. А хорошим девочкам нужно слушаться старших. А меня кто-то спросил, чего я хочу? Зачем мне такая жизнь, если нельзя делать то, что хочется? И влюбляться нужно в тех, кого одобрила мама, отчим и даже бабушка.

Давай мы с тобой сыграем в счастье

И я с тобой играть не буду…

Ну зачем же я в тебя влюбился

Ну зачем мне это надо было?

Бабушка решительно выдернула наушники и сказала:

— Ну хватит нюни распускать!

— Ба, можно я просто помолчу и послушаю музыку?

— Нельзя! Потому что сейчас не время. Потом будешь картинно страдать, как в кино. А сейчас нужно действовать!

О чем это она?

— Что ты ресницами хлопаешь? — разозлилась бабушка. — Загранпаспорт у тебя есть. Это главное. Звони своему этому Стальному. Что там с билетами? У него же, наверное, забронирован билет для заболевшей помощницы? Но нужно его перерегистрировать на тебя.

— Но… — я от неожиданности лишилась дара речи.

— Что но? Что но, Аня? Проснись и пой! Ты думаешь, меня волнует, что говорит этот коронованный завхоз? Или моя дочка, которая превратилась в чеховскую Душечку, что растворялась в мужчинах так, что себя не помнила? Или я не вижу, что с тобой происходит? Первая любовь — это как ураган! Это страшнее, чем извержение Везувия. И если сейчас тебя остановить, то ты на всю жизнь останешься эмоциональной калекой. Такой маленькой старушкой, которая боится любить и ищет хорошего мужа, чтобы, как твой отчим: посадил, построил, родил. Как в старину говорили: выгодная партия. Я уже одну такую видела, — бабушка закусила губу и сглотнула слезы.

— Мою маму? — осторожно спросила я.

Бабушка кивнула. Достала из сумочки кружевной платок и вытерла глаза.

— Ты бы видела, какая она была! Она летала, ногами земли не касаясь! Так любила твоего отца! А когда он погиб, она вся сгорбилась от горя. Что-то там внутри нее умерло. И ведь совсем девчонкой была. Любить бы и любить. Но на руках ты. В стране чёрт знает что происходит. А у нас разве бывает по-другому? У нас же вечно чёрт знает что еще со времен Ивана Грозного! И главное: это всегда называется "временными трудностями". И вот подвернулся ей Васятка, друг твоего отца. И превратилась она в гусыню, которая, открыв рот, смотрит на это хамло, — бабушка расплакалась.

— Ба, ну ты что? Ба! — я обняла ее двумя руками и заплакала вместе с ней.

7 глава. Ангел ночного шоссе

— Жизнь у нас такая ужасная, — рыдая, продолжила бабушка. — Свободы эти все липовые. А в действительности знаешь что? Ничего не изменилось! Мы, женщины, по-прежнему зависим от мужчин. И всё ищем, к кому бы прилепиться, пристроиться, чтобы просто выжить. А мужчины это знают, поощряют, да еще и теоретическую базу под это подводят. Вот как в Писании сказано: "Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика". Нет здесь никакой тайны. Как врач говорю тебе: эволюционный принцип выживания. Что в пещерах с мамонтами, что в элитных поселках с пузатыми быками-завхозами. Я твою маму не осуждаю. Наоборот, мне сердце за нее болит. Она же мой ребенок! Но тебя я им не отдам, Аннушка! Люби, ошибайся, падай, поднимайся, только не цепляйся за таких вот Васяток!

— Ба, пожалуйста, не плачь! Я не могу видеть, как ты плачешь! — я отобрала у нее платок и принялась вытирать лицо.

Такое родное, такое красивое лицо с мелкими лучиками морщин! Даже морщинки у нее солнечные.

— Так… ну всё… минута лирики окончена, — бабушка улыбнулась сквозь слезы. — Бери телефон и звони своему этому Стальному.

— У меня нет его телефона, ба!

— Тогда звони Саше.

Я вытащила из кармана телефон и набрала Сашку.

— Зачем тебе телефон Кита? — удивился тот.

— Мне нужно… короче… спросить кое-что… важное.

Слова застревали сначала в мозгу, а потом в горле, неохотно выдавливаясь наружу.

Сашка замолчал, задышал в трубку и процедил сквозь зубы:

— С каких это пор у вас двоих есть что-то важное, о чем я не знаю,