– И ты вечно живи, премудрый Творило, мне поистине второй отец, меня на белый свет из смертной тьмы возвративший! И не только отец ты мне, но и дед мой любимый, лучший на земле советчик!

– Ну, на деда твоего я, пожалуй, не потяну, – заявил волхв, отодвигая от себя Хотена и всматриваясь в его лицо. – Недостаточно я для сего стар, Хотенушко. А ты и впрямь вернул себе всю свою силу – чуть ребра мне не сломал! И лицом посвежел и повеселел, и любопытно мне, с чего бы?

– На воздухе все, в лесу сосновом, здоровом, в вечной скачке! Ты позволишь ли мне присесть, Творила? Дело у меня к тебе, да не простое, – тут емец понизил голос, – а от самого великого князя Изяслава Мстиславовича.

– Садись, где стоишь, – показал Творила и, возвращаясь к своему седалищу, заметил, хихикнув: – И как это я вдруг понадеялся, что ты без всякого дела к старику заедешь?

И пока пересказывал молодец просьбу великого князя, присматривался он к Твориле: неужто тому и впрямь не больше шестидесяти, как выходит из сказанного им? Что ж, сейчас, когда на щеках у волхва щетина не более как двухдневная, а длинные волосы недавно вымыты и завиты, сему можно бы и поверить. Почему бы на травах да на ведовстве своем не протянуть Твориле еще лет сорок и всех пережить, а его, вечного неудачника, так уж точно…

– Чего же именно хочет от меня твой великий князь? – сурово вопросил Творила. – И знай, что ему я бесплатных советов не дам, ведь не бедная же он вдова.

Тихонько хохотнул емец и, тщательно подбирая слова, пояснил:

– Цену своим советам сам назначишь. Великий князь не поскупится. И в первую голову, почему бы тебе не посмотреть в волшебной чаре, где лежит клад? По такому случаю я раскрою тебе имя князя, его заложившего, и все, что уже прознал про сие его деянье…

Не сразу заговорил в ответ Творила и начал издалека:

– Я вот думаю сейчас, кому передавать волшбу свою – Говоруну или, быть может, тебе? Или найти какого-нибудь толкового, в язычестве твердого скомороха – лучше молодого, чтобы в прыжках через голову еще совесть свою не успел выронить? И как бы ни повернулось у нас с тобою к концу моей земной жизни, кое-какие тайности волшебства я тебе открою, ты уже достоин.

У молодца челюсть отвисла, только и смог он, что руками развести…

– О Велес! – изумился тем временем волхв и вдруг завопил: – Говорун! Говорун! Вынеси жаровню куда подалее, хотя и в сени! И окно открой, чтобы дым вытянуло!

Когда Говорун с ворчанием убрался, Творила невозмутимо продолжил:

– Моя чудесная чаша может показать только то, что находится на поверхности земли, под землю или под воду она не прозирает.

Вскочил молодец на прямые ноги, ударил шапкой о земляной, пахучей хвоей застеленный пол.

– Эх, незадача какая! Почему ж так – если она волшебная?

– Ответ мой весьма прост, проще, ты уж прости меня, пареной репы, – и тут же старец согнал ухмылку с лица. – Одначе ты его выслушай со всем своим вниманием! Ибо в ответе моем неведомая тебе мудрость. Итак, чара моя не может найти ничего под землею или под водою, потому что ты, умник, сам под землей или водой ничего не видишь.

– Я не вижу? Поясни, заради бога…

– Надеждою себя льщу, Хотенушко, что имеешь ты в виду бога предков наших Велеса или другого какого отеческого бога, а не вашего распятого иудея… Ладно уж, поясню. Вспомни, как ты увидел в чаре того белого арабского коня, коего искал в прошлый раз? Ведь такая же жаровня стояла здесь, и те же запахи били тебе в ноздри перед тем, как заглянул ты в волшебную мою чашу. Тогда ты нанюхался хорошо высушенных цветущих верхушек конопли – главного моего, чтоб ты знал, волшебного зелья. Понюхал бы еще несколько времени и увидел бы вовсе нелепые видения или заснул бы. А совсем немного надышавшись, да еще в смеси с дымом от еще одной травки, тайну которой я покамест тебе не открою, ты смог увидеть в обычной чаше с самой обычной водой то, о чем сам уже начинал догадываться, однако до конца еще не уразумел. Ты уже сам прикинул, где может быть спрятан фарь – и чара показала тебе твою догадку. И ты помнишь ли, что половец, твой спутник, смотрел в чашу вместе с тобою, а увидел нечто совсем иное?

– Я понял, старец, я понял! Выходит, волшебство действовало внутри меня, внутри моего собственного разума… Значит, чудеса невозможны?

– Кто тебе сказал, что чудеса невозможны? – прикрикнул на него волхв. – Сядь и заставь поработать свою умную голову. Если человек только кажется мертвым, его иногда можно воскресить. Есть болезни, особенно у баб, от коих может избавить один взгляд с молитвой на моего дубового Велеса – вон он, чтобы не пугал тебя, отсиживается под тряпкой. Допускаю, что и жрецы Иисуса Христа могут лечить такие мнимые болезни своей настоянной на серебре водичкой. Однако сие есть бессовестное вранье, когда нам рассказывают о воскрешении мужа, уже начавшего разлагаться – он что же, такой гнилой потом и ходил, с сопрелым сердцем и протухшими глазами? Или что один из предков иудеев, ставший неведомо отчего святым праотцем русских христиан, смог остановить движение солнца на небе. Врите, врите – да не завирайтесь!

– И свечи не могут сами загореться?

– Разве что к ним подвести по трубочке горючий воздух (знаешь, летом над болотами он иногда загорается) и устроить кресало на пружине, соединенной с часами, хотя бы и песочными. У нас тут сие некому было устроить, а в Иерусалиме нашелся, говорят, такой хитрец.

Хотен понял, что сразу ему откровения мудрого старца не переварить, может быть, удастся обдумать на досуге… Заставил себя сосредоточиться и с еще большим почтением обратился к Твориле:

– Честно сказать, Творила, насчет поглядеть в чашу сие я придумал, а великий князь тебя о другом спрашивал…

– Умница он, твой князь!

– Хотел он узнать, как обойти заклятье, наложенное на клад, когда его закапывали.

– Клад – дело не простое… Первое, о чем спрошу тебя: сколько лет, как клад закопан?

Хотен прикинул – и вышло у него, что не больше полувека, не меньше тридцати лет.

Волхв покачал головой:

– Худо дело, Хотенушко. Все, что лежит в ней более двенадцати лет, наша Мать сыра земля считает уже своим.

– Поясни, премудрый отче, у меня уже голова кругом идет!

– Из того, что ты мне поведал, понял я, что клад заложил великий князь киевский (как смекаю я, Владимир Мономах) для своего внука или другого потомка. Ты же для этого потомка клад и должен будешь открыть, правильно? Посему все заклятия, защищавшие клад, когда его зарывали, тебе повредить не могут – они против чужих копателей направлены. Понятно тебе?

– Более или менее… А как же Мать сыра земля?

– К тому и веду. Если бы пролежал клад меньше двенадцати лет, он спокойно дал бы себя откопать, и даже мертвецы-сторожа, столь вас с князем напугавшие, тебя бы и пальцем не тронули. А вот теперь… Если на половецкой земле лежит клад, худо вам придется: Мать сыра земля к тем благоволит, кто на ней живет. Поэтому вас она будет отгонять от золота, клад от вас прятать, а если станете уже раскапывать, может натравить на вас мертвых сторожей.