— Кто знает, что там было? — продолжал он. — Сама же помнишь, в ту ночь всех опоили. А под клофелином, что только человеку не причудится! Ушел куда-то, а куртку выкинул по пути. Делов-то.

— Правда?

Зиночка вырвалась из объятий, уперла в грудь парню кулачки, распахнула глаза. В них был океан надежды.

— Правда? — переспросила она.

— Я тебе, как медик говорю. Такое случается сплошь и рядом.

Эдик врал. Врал ради Зиночки, он пытался объяснить находку относительно безобидными событиями. И девушка в это верила, просто, потому что хотела верить. Без надежды на счастливый исход ей было невыносимо жить.

Но остальные-то должны были понимать, что все это неправда. Я тихонько принялся осматривать всю компанию. Мне нужно было увидеть их лица, считать реакцию, чтобы понять, кто и что думает по этому поводу.

И тут же наткнулся на изучающий взгляд Антона. Он занимался тем же. Секундное замешательство, Тоха едва заметно развел руками, усмехнулся одним уголком рта и продолжил свое дело. Я тоже не стал отвлекаться.

Юрка изумленно таращил глаза, порывался что-то сказать, но никак не мог решиться. Коля стоял, прислонившись спиной к опоре. Глаза у него были прикрыты, руки сложены на груди. Происходящее ему откровенно не нравилось. Ната…

С ней было сложнее всего. Девушка замерла, втянув голову в плечи. Лицо ее было опущено. Пальцы нервно теребили низ футболки. Что это значило? Да что угодно от испуга до стыда за Эдиково вранье. Ясно было одно, ей сейчас ужасно некомфортно. Ей хотелось уйти, убежать, оказаться отсюда, как можно дальше.

Я вздохнул, сам себя обругал: «Да, Мишаня, детектив из тебя, как из слона балерина. Никакущий!» И тут же глянул на Тоху. Вдруг парень что-то приметил? Что-то важное, чего не увидел я.

Но тот тоже выглядел растерянным.

Санжай вдруг отлип от опоры, открыл глаза и сказал:

— Дорогу надо искать. Что толку сидеть без дела? Сколько мы так продержимся? До зимы? А дальше?

— Согласен, — кивнул Антон. — Завтра и пойдем. С утра. Часиков в шесть встанем и…

Он показал пальцами все известный знак, озвучил его вслух:

— Топ-топ-топ…

— Я не пойду, — тут же отказался Юрка.

— Пойдешь, — усмехнулся Тоха, — если хочешь отсюда выбраться, пойдешь, куда ты денешься? — И добавил, издеваясь: — Доцент заставит!

Потом перевел взгляд на меня:

— Ты тоже пойдешь. Вдруг вспомнишь?

— А я? — Эдик даже про Зиночку забыл.

— Нет, — Антон стал категоричен, — а ты останешься с нашими девушками.

— Я бы тоже пошла… — Зина была не слишком уверена в своих словах, но она, как могла, пыталась помочь.

— Зинуль, — вступил Санжай, — ты же умная. Ты все сама понимаешь.

— Ну да, понимаю. Хорошо, — девушка расстроилась. — Надо вам собрать поесть. Кто знает, сколько вы пройдете?

Я же смотрел все это время на Наташу. В глазах ее застыли тоска и разочарование. А еще там была странная опустошенность. Но я так и не смог понять, что все это значило.

В сумерках Тоха, как и обещал, выпустил ракету. Красный огонек улетел высоко к звездам. Мы долго стояли, смотрели, как яркая точка висит в небесах. Мы все на что-то надеялись, хоть понимали, что надежды нет.

Глава 11

Мы с Эдиком еще раз сходили к озеру. Принесли свою одежду, ведро, добытый рогоз. Я помог Наташе чистить корни. Эдик с Зиночкой резали салат из сердцевины камыша, кислицы и черемши. Вид у салата был странный. Вкус неожиданно оказался вполне ничего.

После пекли рогоз. Юрка взял удочки, Санжая и почему-то отправился за рыбой на реку. Почему-то… Я кисло усмехнулся. Мысль есть озерную живность, которая до этого ела неизвестного мне Генку, энтузиазма не вызывала ни у кого. Обстановка в лагере царила нервная. И когда готовили обед, и когда его ели, и когда мыли посуду.

К ночи напряжение достигло своего пика. Зина ходила с мокрыми глазами, старалась всех избегать. Ребята косились друг на друга. Взгляды были подозрительными. У всех на лице читался вопрос: «Кто? Кто мог все это сделать? Кто подлил в вино клофелин? Кто приложил руку к исчезновению Гены?» Мне же интереснее всего было узнать, кто вдарил по голове Михе, а, главное, за что?

Снизить накал страстей поспешил дальновидный Антон. Он отловил Наташу, взял за локоть, что-то зашептал на ушко. Она послушно кивнула, ушла в палатку. Вскоре вернулась с гитарой. Кто-то выдохнул облегченно. Музыка сейчас была нужна. Она была просто необходима, как лекарство для измученных душ.

Пламя костра бросало блики на лица. Ввысь взлетали искры. Эдиков отвар, разлитый по чашкам, грел руки. Наташины пальцы вели мелодичный перебор. Были они ловкими, умелыми.

— Что вам спеть? — спросила девушка. — Заказывайте, я сегодня добрая.

— Дельфинов, — выпалил первым Эдик.

— Будет сделано!

Наташа откашлялась и запела:

Затихает в море шторм,

Застывает в море стон

И на берег из глубин

С моря выброшен дельфин

Все дельфины в ураган, в ураган, в ураган

Уплывают в океан, в океан, в океан

Лишь один из них отстал

Ша-лу-ла-лу-ла

Лишь один в беду попал

О-е-е-е.

Эту песню я тоже знал. Правда, слышал ее в эстрадном исполнении. Бодром и бессмысленном. Наташин же голос, обрамленный одной только гитарой придал знакомой мелодии новое звучание. Наделил ее невероятным трагизмом и красотой. В эти минуты я был готов в нее даже влюбиться.

Песня промелькнула, как один миг. Наташа положила ладонь на струны, убивая музыку. Улыбнулась одним уголком рта, подмигнула мне, спросила:

— Чего еще изволите?

Я не нашелся, что ответить. Не знал я их песен. А мои песни не знали они.

— Мне можно? — Зиночка, как в школе вытянула руку, подалась вперед.

— Давай, — разрешила наша сирена.

— Хочу про любовь. Помнишь, ты один раз пела, про пустыню.

Наташа кивнула, окинула меня многозначительным взглядом. Мне показалась, что Зина, сама того не ведая, угодила в цель.

А потом полилась песня.

Шел пустыней знойной

Человек однажды.

Он под желтым небом

Умирал от жажды.

Мне она была незнакома. Я ее слышал впервые. И… мне она не понравилась. Лошади в океане были куда круче.

А воды все нету,

А жара все суше,

Умирают реки,

Высыхают души.

Наташа пела, обращаясь только ко мне. Губы ее призывно открывались. Грудь вздымалась под тканью футболки в такт словам.

Если ты не хочешь,

Чтоб в песках разлуки

Я упал вот также,

Простирая руки,

Я смотрел на нее словно завороженный, до тех самых пор, пока вдруг не поймал неосторожный взгляд зеленых глаз. В нем не было ничего, кроме холодного интереса. Так кролик