За окном начало сереть, и будущий день уже просачивался в комнату через оконное стекло. Я сделал пару шагов и наклонился, разглядывая ту, что стала вчера частью моей жизни.

Мелкая спала, словно застыв на лету, – широко раскинув руки и запрокинув голову. На правой щеке ее проступил отпечаток подушки. Посапывать она перестала, теперь дыхание было почти беззвучно. На лице девушки застыло не встречавшееся мне прежде выражение крайней безмятежности, и из-за этого на какой-то миг она показалась незнакомкой. Потом я втянул воздух, ощутил запах, и наваждение прошло.

Нарушать ее покой совершенно не хотелось, мне пришлось сделать над собой усилие.

– Эй, – я слегка потрепал Мелкую за плечо и зашептал, наклонившись к уху: – Просыпайся потихоньку.

Она распахнула веки и сжалась в комок. Мне словно полоснуло по сердцу ножом: я увидел в ее глазах даже не страх – ужас. Во мне заполыхал, испепеляя все сомнения, гнев.

«Нет, – скрипнул зубами, – не перестарался я вчера, наоборот. Ох, как же ему повезло…»

Я присел на краешек кровати и постарался улыбнуться:

– С добрым утром, сестренка.

Она прерывисто вздохнула, обегая комнату быстрым взглядом, и расслабилась. Накрыла своей ладонью мою, и ответная улыбка осветила ее лицо.

– С добрым утром… – И, поколебавшись миг, добавила с ноткой неуверенности в голосе: – Андрюша.

Я моргнул, принимая.

– С родителями все в порядке, – доложил, нехотя убрав руку с ее теплого плеча, – дождался вчера, объяснил. Все правильно поняли и приняли. Так что не волнуйся. Конечно, интерес к тебе будет, особенно от мамы. Воспринимай его легко, как естественный. Не напрягайся, хорошо?

Уголки ее губ дрогнули и опять поползли вверх:

– Это же не самое страшное, да?

– Верно, – хмыкнул я, вставая, – тогда, коль тебя этим не запугать, иди мойся, и будем завтракать. Родители как раз кухню освободят – им на работу раньше выходить.

За дверью, изнывая от нетерпения, вилась мама, для виду перебирая что-то на полках платяного шкафа. Я остановился и с молчаливым осуждением покачал головой.

– Ой, да ладно, не съем же я ее, – едва слышным шепотом попыталась успокоить она меня в ответ. – Вот, лицевое подобрала.

Я почувствовал, как за моей спиной бесшумно отворилась дверь, и шагнул вбок. Мама торопливо улыбнулась.

– Доброе утро. – Мелкая замерла на пороге, зябко кутаясь в мой длинный махровый халат. В глазах ее застыла легкая опаска, словно она ступила на тонкий неизведанный ледок, но жила там и надежда, чуть наивная, но оттого и трогательная.

«Вера в свет за поворотом, – мелькнуло у меня понимание, мелькнуло и сменилось удивлением: – Как она смогла ее пронести?»

– Доброе, – эхом откликнулась мама, прижимая к груди цветастое полотенце. Пару секунд они рассматривали друг друга. Потом на мамином лице мелькнуло не то чтобы одобрение, а, скорее, некоторое облегчение, и она затараторила: – Вот, возьми себе для лица. А щетку зубную я сегодня заскочу куплю. Ты что больше хочешь на завтрак: творог со сметаной или яичницу с макаронами и колбасой?

Взгляд Мелкой тем временем соскользнул с мамы на наглаженную школьную форму за ее спиной. Лицо девушки закаменело.

– Мама утром погладила, – негромко пояснил я, поняв.

Мелкая вдруг опустила голову и чуть слышно хлюпнула носом. Мама замолкла на полуслове и почему-то посмотрела на меня виновато.

– Спасибо, – пробормотала Мелкая, подняв на маму влажно поблескивающие глаза, – извините… Просто я отвыкла, что обо мне кто-то заботится…

Мама беззвучно дернула губами, потом шагнула вперед и приобняла Мелкую.

– Ничего-ничего, – мягко зажурчал ее голос, – все будет хорошо. Сейчас примешь душ, согреешься, чайку сладкого… Но вообще, – она задумчиво отстранилась, – лучше всего греет понимание того, что ты кому-то нужен…

Мы на секунду зацепились с Мелкой взглядами.

– Спасибо, – сказала та окрепшим голосом.

– Ну… иди в ванную, – посторонилась мама, пропуская.

Постояла в тихой задумчивости, глядя на притворившуюся дверь, потом обернулась ко мне:

– Ладно… Пообедаете тогда в столовой. И смотри: не вздумай ее обидеть!

– Какой я грозный, подумать только, – усмехнулся я с облегчением. – То Зиночка просит Кузю не обижать, то ты – Мелкую.

– Мелкую? – В глазах у мамы вспыхнул новый интерес. – Вот как…

Я молча двинулся на кухню. Спину мне грел заинтригованный мамин взгляд.

– Уцелел? – уточнил, ухмыляясь, папа и пожаловался, понизив голос до трагического полушепота: – Она же ночью вся извертелась, спать не давала.

– Брр… Нет, точно – вам надо было двух или трех.

– Я все слышу! – донеслось звонко из коридора.

Папа заканчивал завертывать стопку бутербродов в кальку.

– Будь осторожен, – сказал негромко, не поднимая взгляда от стола, – забота привязывает.

– В курсе, – буркнул я, проходя к плите.

– Ну и хорошо, – легко согласился он, – кто предупрежден, тот вооружен. Денег точно хватает?

Я молча махнул кистью над теменем.

– Славно. – Папа задумчиво помолчал, глядя куда-то вбок, потом добавил: – Ну, не буду советами давить. Ты, похоже, мальчик уже взрослый… Сам давай.

– Вот за это – спасибо, – искренне обрадовался я.

– Понимаю, – усмехнулся папа и двинулся в прихожую. – Мать, ты там долго копаться будешь? Опоздаем.

Я развернул одеяло, заботливо обернутое вокруг сковороды. Поднял горячую крышку – под ней обнаружились макароны и полоски колбасы, залитые взбитыми яйцами.

«Да, – подумал я, прислушиваясь к легкому шуму, что производили в прихожей одевающиеся родители. – Повезло мне, повезло. Только этого мало».

Тот же день, чуть позже

Ленинград, Измайловский проспект

– Ваню-то? Сейчас… – проскрипел в трубке знакомый уже голос соседки Гагарина.

Я протер затуманившееся от моего дыхания стекло и подмигнул Мелкой, что сторожила наши портфели в паре метров от таксофона. Ее лицо озарила ответная улыбка, ясная и светлая – так могут улыбаться только дети, еще не стесняющиеся движений своей чистой души.

В телефонной трубке, что холодила мое ухо, царило молчание, лишь изредка прерываемое далекими, словно идущими из космоса, шорохами и тресками. Я стоял, улыбался сквозь мокрое стекло той же дурацкой открытой улыбкой и пытался понять, отчего мне сейчас так хорошо в этой промерзшей и прокуренной будке?

Нет, понятно, что мы любим тех, кому бескорыстно помогли, и часто сильнее, чем они нас. Но явно было что-то сверх того, и хотелось понять – что.