я имел возможность убедиться несколько раньше. Сплавил мне это чудо минёр с соседней лодки, мой однокашник, за что я его потом не раз от души «благодарил». Как обычно, перед выходом на боевую службу лодку начинают снаряжать, как говорится, «с миру по нитке». Помимо всего прочего начинается усиленная доукомплектация экипажа личным составом и, как всегда в таких случаях, всяким сбродом. Оно и понятно: какой же командир добровольно отдаст нормальных матросов, а спихнуть по случаю каких-нибудь уродов — это всегда пожалуйста. Так и мы пару месяцев назад вышли в море с наполовину чужим экипажем, который, как кота в мешке, сами не выбирали.

Как-то во время ежедневного проворачивания оружия и технических средств у меня возникла необходимость промыть кое-какое своё электрооборудование. А чем на флоте обычно оно промывается? Правильно, — тонким слоем спирта. Это когда, замахнув стакан, надо усиленно дышать на обрабатываемую поверхность и тщательно растирать достигающие её пары. Но в те далёкие времена подобного рода высший пилотаж в уходе за вверенной материальной частью я ещё не освоил и был искренне уверен, что весь спирт, выдаваемый для технических нужд, именно на эти нужды и тратится. И никуда больше, упаси Бог! Поэтому, когда в один прекрасный день я появился в торпедном отсеке с полной кружкой спирта, Кульков, учуявший его дразнящий аромат из другого конца помещения, понял, что сейчас произойдёт непоправимое — целая кружка драгоценнейшей жидкости у дурака-лейтенанта будет использована не по назначению и пропадёт самым бездарным образом.

Я тогда ещё не знал о феноменальных способностях Кулькова пить всё, что горит, поэтому, недолго думая, согласился на искреннее предложение помочь. Прибор, который следовало обслужить, находился в узкой щели между лежащими на стеллаже торпедами и ребристым, в кабелях и трубопроводах, левым бортом отсека. Добраться до него оказалось не так-то просто. Это было возможно только через верх, выполнив ряд акробатических упражнений — свесившись вниз головой и приняв одну из мудрёных поз йоги. Именно это мы и попытались изобразить. Кульков вызвался на дело сам. Я не возражал. Сидя на торпеде, придерживая его за ноги, я передал вниз марлевый тампон и кружку спирта. Немного там повозившись, Кульков резко дёрнулся, хрюкнул и затих.

— Не шибануло ли бойца током! — мелькнула в голове страшная мысль.

Но тревога оказалась ложной. Когда я вытащил Кулькова на поверхность, он оказался в полном порядке — источал на весь отсек неповторимый аромат ректификата, икал и смотрел на меня мутным неузнавающим взглядом. За те несколько секунд, что я держал его за ноги, он, болтаясь вниз головой, умудрился заглотить двести граммов тёплого 96-процентного неразведённого спирта! А после извлечения наверх безапелляционно заявил:

— А теперь делайте со мной что хотите! — смачно икнул и решительно добавил: — Мне всё похеру!

И вот сейчас, глядя на спящего богатырским сном Кулькова, обнимающего пустую бутылку, я задавал себе извечный российский вопрос «что делать?», как правильно отреагировать на такое вопиющее, надо сказать, нарушение воинской дисциплины? Оставить без последствий нельзя: скотская натура человека, а Кулькова — в особенности, требует обязательного возмездия за совершённое деяние, иначе — бардак и анархия. Кулькову же, как известно, «всё похеру». Отправив в казарму посыльного с запиской, я предоставил решать проблему «преступления и наказания» вышестоящему начальству.

Пока на берегу принимались судьбоносные для Кулькова решения, он в сумеречном состоянии был извлечён из раскалённого чрева пирса, потом для остужения сброшен в море, выловлен и от греха подальше заперт в гальюне центрального поста, который при стоянке ПЛ в базе вполне мог сойти за карцер.

Разобравшись с делами и немного притомившись, я принял единственное правильное решение в ситуации, когда обстановка не ясна, — лечь спать. Устроившись в каюте, вытянув ноги, я наконец-то позволил себе немного расслабиться.

И вот — почти тишина, только монотонный гул работающих приборов. Это невероятно, что рядом со мной никого нет! За последние три месяца я впервые остался один. Никто над ухом не говорит, не хлопают двери, на соседних полках и за переборкой не храпят и не возятся. Никто не мельтешит перед глазами, не лезет с дурацкими вопросами. Я один! Чтобы понять всю прелесть этого состояния, надо безвылазно просидеть в железной бочке, переполненной людьми, хотя бы месяц.

С этими мыслями под шорох вентилятора, гоняющего по каюте горячий воздух, почти счастливый, я заснул, убаюканный его монотонным гулом.

И снится мне сон. Я — курсант первого курса, отпущен в увольнение. Выхожу из ворот училища. Радостное ощущение беспечности и свободы переполняет всё моё существо. Впереди целый день, и он весь в моём распоряжении! Иду по скверу к остановке автобуса, отдавая честь встречным офицерам и старшекурсникам. Где-то в мозгах, в самой отдалённой извилине, шевелится беспокойная мысль: «А почему я на первом курсе? Я ведь уже был на пятом, уже защищал диплом и получал кортик… Я же офицер — почему опять первый курс?»

Отвлёкшись, я потерял бдительность и не козырнул какому-то встречному офицеру. Тот остановился и неожиданно стал кричать:

— Взять его! Он уже на первом курсе, а честь отдавать так и не научился!

Кто это? Что-то знакомое в облике и интонациях… Да это же Бивень!!!

— Почему самовольно оставили вахту? — ревёт он на всю улицу. — Почему Вы покинули корабль? Патруль! Взять его и запереть в гальюне центрального поста!

Кто-то пытается схватить меня за руки, я вырываюсь и бегу. Сзади слышится голос Баранова, моего командира роты в училище:

— Да он вообще антисоветчик, у него в тетради по истории КПСС вместо конспектов переписаны блатные стихи Высоцкого! Его надо срочно высечь… и из комсомола исключить!

— У него бардак на лодке, вся вахта пьяная, а он здесь разгуливает! — сквозь топот ног за спиной вторит ему Бивень.

— А меня утопить хотел, столкнул с пирса, потом в гальюне закрыл и не выпускает! — кому-то жалуется, всхлипывая, Кульков.

— И политзанятия он проводит формально, а политработников дармоедами называет! — подпевает откуда-то взявшийся замполит.

Топот и крики становятся громче. Меня пытаются схватить, я вырываюсь, бью кулаком, куда-то попадаю… и просыпаюсь.

14

Преступление и наказание

Потирая ладонью ушибленный лоб, в каюте стоит озадаченный таким приёмом матрос-вахтенный центрального поста и, с опаской глядя на меня, докладывает:

— Товарищ лейтенант, там, на пирсе, старпом! Приказал построить вахту!

— Старпом? Здесь? Уже? — пытаюсь я сообразить спросонья и наконец, въехав в обстановку, решительно распоряжаюсь:

— Звони учебную тревогу, «пожар на пирсе», потом бегом по отсекам! Чтобы через минуту вся вахта стояла наверху с инструментами и огнетушителями!

Пока