прокатившейся по садам. Наконец я упала, больно ударившись спиной о землю, и уставилась в медленно темнеющее небо, на котором щупальца тьмы обвивали солнце.

На землю опустилась ночь. Травинки щекотали мне кожу, проникая под платье и легкую накидку. В голове у меня мелькнула мысль: а взойдет ли солнце когда-нибудь снова?

А потом я почувствовала страшную, ослепляющую боль.

7

Дрожа всем телом, я попыталась свернуться в клубок, но задохнулась от боли, вспыхнувшей с такой силой, будто меня сжигали заживо, разрывали на части, вспарывали мне кожу, чтобы выставить на всеобщее обозрение мою суть – мою душу.

Но я не могла не выстоять: надо было проверить, что случилось с моей семьей. Одной рукой я уперлась в землю, судорожно хватаясь за комья, и под ногти набилась грязь. Другой дотронулась до пореза на шее, пылавшего болью, и ощутила горячую кожу. Боясь обжечься, я убрала руку – рану жгло, как свежее клеймо на лошадиной шкуре.

Развернувшись, я поднялась и посмотрела на Брана. Он стоял на коленях над матерью. Ее кресло откинуло назад силой рухнувшей Завесы. Наши взгляды встретились, и его широко распахнутые глаза наполнились ужасом, когда я приблизилась к ним. Проходя мимо, я заметила, что Верховный жрец и лорд Байрон все еще лежат на земле.

Почему больше никто не двигался?

Бран поднял кресло матери, и я опустилась перед ней на колени, схватила свою накидку и прикрыла шею. Кожа снова вспыхнула болью, когда брат коснулся меня пальцами, и я едва сдержала крик. Мне хотелось выплеснуть эту ужасную боль в потемневшее небо, но на лице Брана было написано что-то такое, что заставило меня подавить желание. Вместо этого я набрала полную грудь воздуха, глаза у меня заслезились, а горло сжалось от потребности высвободить ледяной огонь, распространявшийся по телу.

– Больно, – прошептала я.

Мать перехватила мой взгляд, и ее глаза увлажнились, а затем она медленно кивнула Брану, будто хотела сказать ему что-то, но я не понимала что.

– Тсс, тихо. Успокойся, – пробормотал брат, подхватывая меня за локоть и помогая подняться.

Стражники Тумана, бдившие вокруг садов, наконец тоже вскочили на ноги, крепко сжимая в руках клинки, и принялись обходить людей, оставшихся лежать на земле.

Мать схватила меня за руки, сжала их и наклонилась вперед, чтобы поцеловать каждую.

– Забирай ее, и уходите, – сказала она моему брату низким, властным голосом, несмотря на дрожавшую нижнюю губу.

– Что? Почему мы…

Я замолчала, когда Бран толкнул меня локтем, и мать выпустила мои руки. Он поднял капюшон на моем плаще, чтобы полностью закрыть мне шею, взялся за косу и расплел ее, лихорадочно дергая за пряди, пока волосы не упали мне на плечи и не повисли, прикрывая лицо.

– Бран, – пробормотала я, растерявшись от его настойчивости и странного выражения лица.

Что с ним произошло?

Он схватил меня за руку, и мы медленно побрели обратно к лесу на краю садов. Мы оглядывались по сторонам, чтобы убедиться, что никто не видит, как мы убегаем, а мать ободряюще кивала нам вслед. Я переводила взгляд с одной на другого, не понимая, что происходит.

Куда мы отправились?

Бран остановился, сморщившись, когда заметил какое-то движение в первом ряду лиловых ягод. Стражник Тумана стоял, нависнув над Руком, одним из кузнецов из нашей деревни, и смотрел на шею мужчины, которую тот прикрывал руками. На лице у него отражались страдания и боль. Я подняла руку, чтобы коснуться того же места на своей шее – того самого, которое обожгло меня холодным жаром, когда к нему прикоснулась рука Брана.

– Пожалуйста, не надо! – крикнул Рук.

Страж проигнорировал его мольбу и вонзил в грудь кузнеца клинок, пригвоздив к земле, и затем вынул его. Напряжение почти мгновенно исчезло из глаз кузнеца, грудь содрогнулась в последнем вздохе, а я подняла руку, чтобы закрыть себе рот и не закричать.

Он был уважаемым членом нашего общества. Это он выковал клинки для стражников Тумана, одним из которых его сейчас пронзили. Я никогда не думала, что они способны казнить человека так хладнокровно.

Но теперь, когда фейри снова появились среди нас, все стало возможным.

– Он был меченым, – многозначительно произнес мой брат, и скользнул взглядом по плащу, скрывавшему мою горящую плоть, которой, казалось, с каждым мгновением становилось все хуже.

Словно что-то резало меня на куски, шаг за шагом, сдирая кожу с тела, обнажая то, что должно было быть там сокрыто навсегда.

Стражник Тумана сбросил ладонь Рука с шеи, и я смогла впервые увидеть диковинно закрученные узоры на его коже. Они сияли цветом свежей весенней травы. Это и был знак фейри – знак магии, который означал, что фейри из другого мира выбрала его в качестве своей пары. Раздался страшный, потусторонний крик, наполненный страданием, от которого земля снова содрогнулась, и я не сразу поняла, что это кричит не зверь из лесных пещер.

Кричала фейри – женщина из другого мира, по ту сторону Тумана, которая почувствовала потерю сокровища, которое только что обрела.

Кто-то вроде нее придет и за мной.

Я подняла руку под плащом, чтобы коснуться этого холодного огня, пылающего на коже, когда на меня внезапно снизошло понимание.

О боги.

Я повернулась к матери – та что-то говорила, но слова тонули в ветре, завывавшем над открытой водой, где когда-то колыхалась Завеса. Но я видела ее губы, которые шевелились ясно и четко, и я поняла все, что она хотела сказать, даже на расстоянии.

– Уходи. Быстро, – одними губами произнесла мать, оборачиваясь, чтобы посмотреть на лорда Байрона, пока Бран тащил меня к деревьям.

Лес был темным и грозным, меж ветвей не пробивались лучи солнца, и глубоко-глубоко в груди у меня зародился страх. Даже я не посмела бы бродить по лесу в такой темноте, без луны и без звезд, освещающих подстерегающие нас опасности.

Я не хотела уходить от матери, бросать ее одну в деревне, особенно сейчас, когда на наш мир надвигалась угроза.

– Бран, в лесу…

– По крайней мере, там у тебя будет шанс, – сказал он, ускорив шаг, когда мы нырнули под низко свисающие ветви на опушке леса.

Я видела случившееся с Руком и смутно представляла значение этой метки у него на шее, но разум отказывался воспринимать реальность того, что метка будет значить для меня.

Важным для меня сейчас было только одно – потребность выжить. Ведь люди, с которыми мы вместе работали и которые являлись частью моей жизни, сколько я себя помню, теперь будут желать