– Я пока не разучилась говорить, – отвечаю я со смешком.

– Знаю. Зато разучилась держать свои мысли при себе. – Она скептически оглядывает меня. – Хотя ты и раньше не умела.

– Спасибо за то, что мы здесь, – говорю я. – За то, что ты разрешила мне это сделать.

– По-моему, ты иногда забываешь, что ради тебя я готова на все. – Смягчившись, мама прикладывает холодные пальцы к моей щеке. – Ты же знаешь, ты моя крошка…

– Не знаю насчет крошки, но мы оглянуться не успеем, как ты начнешь кормить меня с ложечки, – отвечаю я, не подумав. Мама прячет руку в карман. Мне становится стыдно. Она много лет ухаживала за любимым человеком, пока болезнь не свела его в могилу, и теперь намерена пройти это снова. Я хочу сказать, чтобы она не брала на себя такую ношу – мне будет хорошо и в приюте, пусть обо мне заботятся другие. Однако я этого не говорю – хочу, чтобы мама всегда была рядом. И буду хотеть, даже когда перестану об этом знать.

Секретарша за офисной стойкой – само спокойствие. При нашем появлении она только чуть надувается, будто курица на шестке, и в порядке тактического маневра переводит взгляд на экран компьютера, будто занята чем-то чрезвычайно важным.

– Здравствуйте, – вежливо говорю я. Женщина на меня не глядит, и я повторяю: – Здравствуйте!

Вместо приветствия она поднимает палец, тычет в клавиатуру, ждет еще пару секунд и наконец удостаивает меня вниманием. В последнее время я часто не могу разобраться в своих эмоциях – принадлежат ли они мне или их диктует болезнь? Однако сейчас тот редкий случай, когда я – настоящая я – твердо уверена: эта женщина мне не нравится. И за одну эту уверенность я чувствую к ней симпатию.

– Чем могу помочь? – спрашивает секретарша, всем видом показывая, что работа причиняет ей массу неудобств.

– Моя дочь учится здесь на третьем курсе, – вежливо говорю я. – Мне нужен ее адрес. По срочному семейному делу.

– Мы не выдаем личную информацию, – с милой улыбкой отвечает женщина. – Это вы называете себя матерью, но откуда я знаю – может, вы королева Англии.

– Ну, королеву вы, наверное, узнали бы. Нет, я целиком согласна с вашей политикой, но дело в том, что мне срочно нужно связаться с дочерью, а у меня нет ее адреса. Это очень важно. Я ей нужна.

Женщина фыркает.

– Не знаете ее адреса и при этом говорите, что…

– Да, – отвечаю я. – Я ее мать, твою мать.

Женщина готовится напустить на себя оскорбленный вид, но тут вступает мама:

– Пожалуйста, простите мою дочь, у нее болезнь Альцгеймера.

Я прекрасно вижу, что она задумала: надавить на слабое место моей противницы, зайти с козыря и разбить ее наголову. И все же моя гордость уязвлена. Я хотела обхитрить ее умом, а не его отсутствием.

Пухлые губы секретарши складываются в розовое колечко, но из них не выходит ни звука.

– Все очень просто, – продолжает мама. – Нам от вас ничего не нужно, только свяжитесь с Кэйтлин и скажите, что ее мама и бабушка… Скажите, что мы здесь. По срочному семейному делу.

– Кэйтлин? – оживляется секретарша. – А как ее фамилия?

– Армстронг, – говорю я. – Вы ее знаете.

– Кэйтлин Армстронг – дочь этой бедняжки? – Секретарша больше не смотрит в мою сторону и не говорит со мной. – Так она больше не студентка. Бросила учебу в конце летнего семестра. – Женщина понижает голос и разве что не подносит руку ко рту, чтобы я не прочитала по губам. – Может быть, леди забыла?

Мы с мамой потрясенно переглядываемся. Моя новая подружка восторженно наблюдает за нами.

– Бросила? Вы уверены? – Я перегибаюсь через конторку с легкой угрозой – человеку с болезнью Альцгеймера можно не думать о приличиях. – Моя Кэйтлин? Высокая, как я, только с большими черными глазами, и волосы длинные… Она изучает… изучает… слова. Это точно она?

– Простите, милочка. – Секретарша отъезжает на кресле подальше от стойки и улыбается моей матери. – Вы за ней ухаживаете? Совсем ничего не помнит? Тяжело вам, наверное.

– Я прекрасно все помню, – говорю я, хотя она по-прежнему на меня не смотрит.

– Вы точно не ошиблись? – спрашивает мама. Она незаметно для секретарши сжимает под столом мою руку. Убеждает меня, чтобы я позволила ей говорить.

– Конечно, не ошиблась! – кивает женщина, поджав губы со смесью сочувствия и радости от того, что ей довелось сообщить плохие новости. – Я своими глазами видела, как она приходила к декану. А как плакала!.. Она провалила экзамены. Что-то с парнем не заладилось, кажется, обычно так и бывает. Просила о пересдаче, однако в итоге заявления не подала. Я решила, что девочка уехала домой зализывать раны и пожить за родительский счет. Понимаю, почему она не хотела вам говорить, – добавляет она вполголоса. – Чтобы лишний раз ее не расстраивать.

– Я стою рядом, и у меня есть уши, – говорю я.

Секретарша скользит по мне взглядом, и только. Мне на секунду кажется, что я стала той призрачной женщиной из метро, которой больше никто не смотрит в глаза. Которая больше не существует.

– Спросите ее подругу! – вдруг вспоминает секретарша. – В последнем семестре они с Кэйтлин всегда ходили вместе. Ее зовут Бекки Ферт. Только адреса я вам дать не могу. Вы знаете: это противоречит нашей политике безопасности. Сегодня она должна быть в кампусе. Поспрашивайте в буфете. Такая блондинистая, симпатичная…

– Спасибо, – говорит мама, не выпуская мою руку.

Я напоследок смотрю на секретаршу и понимаю: сейчас самый подходящий момент произнести что-нибудь язвительно-остроумное – показать, что я не равна своей болезни и не заслужила такого обращения. Однако в голову ничего не приходит, и это со всей ясностью напоминает мне – да, равна, и да, заслужила.

* * *

В буфете мы видим много симпатичных блондинок – настолько, что я начинаю бояться, как бы нас вежливо не выпроводили, если мы начнем опрашивать их одну за другой.

К счастью, это тот редкий случай, когда быть женщиной за сорок – преимущество. Никто не подозревает нас в гнусных намерениях, и после нескольких озадаченных, скучающих и презрительных «нет» мы наконец находим студентку, которая знает Бекки Ферт – и, главное, знает, где она.

– Сегодня ее нет, – сообщает нам девушка, представившаяся Эммой. – Она на лекции по литкритике. Хотя туда обычно никто не ходит. Так что, может, и дома.

– Вы знаете, где она живет? – спрашиваю я. Эмму, к счастью, ни в малейшей степени не волнует неприкосновенность частной жизни. Она записывает нам адрес Бекки и ее телефон.

Я решительно выхватываю у нее бумажку: наконец-то я что-то делаю – для себя, для Кэйтлин. Ищу дочь, спасаю, возвращаю домой. Вот что значит быть матерью! Я чувствую себя свободной и сильной – ненадолго, секунд на десять, пока вдруг до меня не доходит: я понятия не имею, что делать дальше.