Вокруг, за ветвями кожной кроны левиафавра, шелестевшими в потоках воздуха, во все стороны тянулась дымчато-синяя бездна, а сверху обзор ограничивался телом существа.

В небе тускло сияли два из семи солнц: одно, большое и красное, справа и совсем низко над условным горизонтом, а другое, маленькое и желтовато-оранжевое, слева и примерно в четверти охвата сферы прямо внизу. Никаких других представителей мегафауны заметно не было, хотя Уаген знал, что вблизи присутствует как минимум один – непосредственно над вершиной Йолеуса. Дирижаблевая левиафавриха Мюэтениве уже три стандартных года была в течке. Йолеус все это время неотрывно следовал за ней, держась совсем рядом, снизу и чуть позади, галантно заигрывал с нею, убеждал, терпеливо дожидался начала своего сезона страсти и между делом отгонял всех потенциальных женихов – оскорблениями, заразой или просто сшибал с пути.

По меркам дирижаблевых левиафавров трехлетние отношения считались легкой влюбленностью и почти наверняка обречены были угаснуть бесплодно, однако Йолеус, судя по всему, был настроен решительно, ведь именно страсть привела его в глубины аэросферы Оскендари, где он пребывал уже пятьдесят стандартных дней; обыкновенно столь огромные существа предпочитали оставаться выше, где воздух был разреженней. Внизу же плотность воздуха была такова, что даже звук голоса Уагена Злепе менялся, а дирижаблевому левиафавру приходилось тратить значительные усилия на поддержание подъемной силы. Мюэтениве испытывала пыл и крепость плоти Йолеуса.

Где-то еще выше и впереди по курсу, вероятно на расстоянии пяти-шести суток медленного полета, находилась гигалитическая двояковыпуклая сущность, известная как Бютюльне; там пара левиафавров могла бы наконец сочетаться, но, скорее всего, этого не произойдет.

Вообще, трудно было предсказать, доберутся эти двое до живого континента или нет. Птицы-посланники доносили, что массивный конвекционный пузырь сформировался на нижних уровнях аэросферы и быстро поднимается, а значит, если в ближайшие несколько дней его удастся перехватить, то парящего мира Бютюльне можно достичь сравнительно легким способом; но время поджимало.

Среди разнообразных представителей бортовой фауны Мюэтениве и Йолеуса – подчиненных организмов, симбионтов, паразитов и гостей – ходили слухи, что Мюэтениве проваландается на этом уровне еще два или три дня, а потом неожиданно рванет на большой скорости в пространство над конвекционным пузырем, чтобы проверить, сумеет ли Йолеус за ней угнаться. Если ему, то есть им обоим, удастся этот маневр, то величественное появление пары в окрестностях Бютюльне станет весьма впечатляющим зрелищем для многотысячной ассамблеи их соплеменников.

Однако же за последние десятки тысяч лет Мюэтениве зарекомендовала себя ветреной особой, склонной к неосмотрительно рискованным поступкам, и нередко допускала промахи в своих брачных и иных состязаниях. Вполне возможно, что они не успеют вовремя добраться в нужную область, и паре мегадеревьев со всеми их обитателями, ползающими, висящими или летающими, не достанется ничего, кроме турбулентности или, хуже того, нисходящего воздушного течения, пока сам пузырь Бютюльне будет преспокойно возноситься в разреженные слои аэросферы.

Учитывая также легендарную, неподражаемую репутацию гигалитической линзы Бютюльне, обитателей Йолеуса несколько тревожило то обстоятельство, что, как намекали птицы-разведчики, пузырь наметился особенно крупный, а Бютюльне одолела охота к перемене мест, так что существо вполне могло подставиться возносящемуся потоку и воспарить на нем в верхние слои аэросферы. Если это произойдет, то встреча с новым гигалитическим созданием состоится через долгие годы, а то и через десятилетия, а Бютюльне снова появится в поле зрения не раньше чем через несколько веков или тысячелетий.

Помещения для приглашенных гостей на Йолеусе находились в клубнеобразном наросте над третьим дорсальным плавником, недалеко от его высшей точки. Внутри этой структуры, напоминавшей огромный выдолбленный плод диаметром под пятьдесят метров, и обосновался Уаген.

Вот уже тринадцать лет он вел здесь наблюдения за Йолеусом, мегафауной и экологией аэросферы и теперь склонялся к мысли радикально увеличить планируемую продолжительность жизни и столь же радикально преобразиться, чтобы лучше приспособиться к масштабам аэросферы и срокам жизни ее крупных обитателей.

Бóльшую часть девяноста прожитых в Культуре лет Уаген придерживался базовой гуманоидной формы. Нынешнее приматообразное обличье вкупе с некоторыми технологиями Культуры (хотя и без использования полевых устройств, которые мегафауна запрещала по каким-то не вполне ясным соображениям) позволяло ему удачно адаптироваться к жизни в аэросфере.

Впрочем, с недавних пор он подумывал о переделке своего облика во что-нибудь сходное с огромной птицей, а также о продлении жизни на неопределенно долгий срок, чтобы пронаблюдать медленную эволюцию левиафавра.

Если, предположим, Йолеус и Мюэтениве спарятся, а их личности соединятся, сольются и перемешаются, то как назовут двух левиафавров, которые возникнут в результате этого союза? Йолеуниве и Мюэтелеус? Как повлияет это бесплодное спаривание на двух партнеров? Как они изменятся? Будет ли обмен равноправным или один партнер возобладает над другим? И вообще, производят ли они потомство? Умирают ли по естественным причинам? Никто не знал ответов. Вопросов без ответов были тысячи. Мегафауна аэросфер избегала обсуждения этих тем, а история, или, по крайней мере, та ее часть, что скопилась в известных своей бесстыдной полнотой базах данных Культуры, прискорбно умалчивала об эволюции левиафавров.

Уаген отдал бы почти все на свете за возможность лично наблюдать такой процесс и получить ответы на мучившие его вопросы, но понимал, что если взять на себя подобное обязательство, то придется посвятить ему всю жизнь.

Разумеется, прежде чем принимать какое-либо решение, необходимо вернуться на родное орбиталище и обсудить все с профессорами, матерью, родственниками, друзьями… Его возвращения ожидали через десять, пускай пятнадцать лет, но в последнее время Уаген все больше убеждался, что он из тех ученых, которые посвящают исследованиям всю жизнь, а не из тех, кто считает научную работу всего лишь одним из условий, необходимым и достаточным для становления всесторонне развитой личности. Подобная перспектива его нисколько не смущала; по меркам первобытных гуманоидов он прожил долгую и насыщенную событиями жизнь еще до того, как стал студентом.

Тем не менее его пугала сама мысль о затяжном пути домой. Аэросфера Оскендари не имела постоянных контактов с Культурой (или, если уж на то пошло, вообще с кем бы то ни было), и, по слухам, выходило, что следующий корабль Культуры заглянет в окрестности системы как минимум через два года. Конечно, сюда может зайти и другое судно, однако если чужаки и согласятся взять Уагена на борт, то путешествие почти наверняка затянется на гораздо больший срок.

Допустим, корабль Культуры доставит его домой примерно за год. Еще год придется провести там, а обратная дорога займет… но так далеко вперед корабли обычно не загадывали.

Пятнадцать лет назад ему предлагали собственный корабль – когда впервые стало известно, что дирижаблевый левиафавр приглашает к себе ученого Культуры, – но, по правде говоря, выделять звездолет одному человеку, с тем чтоб он им воспользовался от силы дважды за двадцать или тридцать лет, даже по меркам Культуры было слегка расточительно. Тем не менее пожелай он теперь остаться тут и, вероятно, навсегда проститься с семьей и близкими, так или иначе придется навестить их напоследок. В любом случае все это надо хорошенько обмозговать.