- Вот когда заболит у тебя живот, али ещё что, посмотрим, как ты запоёшь, Ирида. И не факт, что я захочу тебе помочь.

Девица пошла алыми пятнами, но Елена зло шикнула в её сторону, и молодая женщина тут же сдулась, не забыв всё же сказать:

- Тебе прикажут, никуда не денешься – поможешь.

Я пожала плечами и снова выжидательно уставилась на Елену.

- Пусть будет по-твоему, - кивнула та, после чего отвернулась и сделала вид, что меня больше не существует.

А мне большего и не нужно было, весело подмигнув молчаливым свидетельницам разговора, вернулась к Майе и попрощалась:

- Я пойду, увидимся вечером, после ужина. Если что-то будет не так: боли усилятся, начнёт болеть живот или голова отправь ко мне какого-нибудь мальчишку, я тут же к тебе приду.

- Хорошо, Аглая, я всё запомнила.

- А про твоего сына я обязательно всё разузнаю.

Майя благодарно кивнула и попыталась улыбнуться дрожащими губами.

Оглядев своё место ещё раз и убедившись, что кроме пледа, которым сейчас укрывалась роженица, я больше ничем здесь не успела разжиться, махнула Майе рукой на прощание и пошла на выход, к терпеливо ожидавшей меня Агате.

- Быстро вы, госпожа, - несколько удивилась охранница, когда мы вышли в коридор.

- Нищему собраться, только подпоясаться, Агата. У меня нет вещей, не накопила ещё.

Комната, которую мне выделили, находилась на первом этаже, неподалёку от выхода в перистиль. Клетушка чуть больше четырёх квадратных метров: уже привычный топчан, невысокий столик с глиняным кувшином на нём и чашей для питья, масляная лампа в дальнем от входа углу, и плетёный коврик на полу. Вот и всё. Негусто. Но для меня одной просто королевские условия проживания. И ещё очень обрадовало одно обстоятельство: здесь было окно. И пусть в деревянные рамы не было вставлено стекло – меня это не смутило нисколько. Сам факт наличия свежего воздуха и солнечного света в таком количестве, привёл меня в неописуемый восторг. От дождя здесь были предусмотрены ставни, в данный момент, естественно, открытые настежь.

- Как же здесь хорошо! – радостно крутнулась на месте.

Агата стояла у полога, заменявшего здесь дверь и также не смогла сдержать ответной улыбки.

- Госпожа! – в проёме появилась тонкая фигура Ирины, за ней скромно пристроилась Поликсена, - мы принесли вам завтрак.

- Спасибо, Ирина, Поликсена! – благодарно кивнула я им, а мой желудок протяжно взвыл, - вы весьма вовремя! Ставьте всё на столик и у меня для вас ещё одно поручение: сходите на кухню, попросите повара приготовить наваристый бульон для Майи и пусть положит ей ещё кусок сухого хлеба. Агата, ты тоже иди, позавтракай. Я буду здесь, без тебя и шагу не сделаю.

Не успели девушки выйти, а я присесть к чаше с дымящейся, вкусно пахнущей кашей, как в комнату ворвался мальчонка лет семи, резко притормозил рядом со мной, быстро поклонился и скороговоркой проговорил:

- Госпожа Аглая, мне велено проводить вас к гиатросу Иринеосу. Он срочно вызывает вас к себе!

Ну вот, даже позавтракать не дадут: кинула тоскливый взгляд на зовущую меня еду и, печально вздохнув, шагнула было на выход.

Но потом вдруг передумала:

- Я быстро поем, это займёт не более пе ле (πέντε λεπτά – пять минут), - и присела к столу.

По ошарашенно распахнувшимся глазам мальчика и Агаты, не успевшей уйти, догадалась, что если зовёт сам гиатрос Иринеос, то ты должен бежать впереди себя и себя же подгонять кнутом с радостным гиканьем.

Ан нет: я - не они. Я есть хочу. Вот.

Глава 17

Гиатрос Иринеос ждал меня за пределами поместья, на улочке перед воротами. Поэтому меня торопили. А я, не обращая внимания на сузившиеся, недовольно блестящие глаза лекаря, с интересом осматривалась: впервые вышла наружу, за стены дома Менедема.

И больше всего интересовали люди, это были в основном мужчины с пышной растительностью на лице, чинно шедшие куда-то по своим делам, перекинув через сгиб локтя сложённую ткань гиматия. Большинство сверкали голыми пятками, но некоторые носили сандалии и необычные с толстой кожаной подошвой ботинки, последние заметила всего на паре молодых юношей.

На меня поглядывал каждый нет-нет, бросая заинтересованные взгляды.

- Капюшон накинь, женщина, - прошипел гиатрос Иринеос, вырывая меня из задумчивого созерцания, - впервые выходишь на улицы Афин?

- Второй раз в жизни, - фыркнула я, но голову прикрыла.

- Никакого уважения ко мне, - сквозь зубы прошипел старик лекарь, - и почему я за тебя везде ручаюсь?

- Доброе утро, гиастрос Иринеос, - поклонилась я, как положено, он прав, я забылась, - прошу простить мне мою дерзость. Воздух мнимой свободы, видать, вскружил голову.

- Не то слово, - чуть оттаял Иринеос, - мы идём в Асклепион, покажу с какими больными ты отныне будешь мне помогать. Накидку с головы не снимать, - строго добавил он мне и я кивнула, давая понять, что всё уяснила.

Из дома этнарха я вышла в сопровождении личной охранницы Агаты и мужчины в кожаном нагруднике с коротким мечом на поясе. Половину его лица скрывала густая чёрная борода, глаза тёмно-карего цвета ничего не выражали, и смотрели на мир с равнодушием

- Идти достаточно далеко, держись меня ближе, на шаг позади, - приказал гиатрос и направился вниз по улочке.

Встав, как было велено, пристроилась к ритму шагов лекаря и пошла следом. Охрана шла чуть позади.

- Агата, - тихо спросила я женщину, - а почему тебе разрешено выходить из дома?

- Я из Спарты и моим ремеслом всегда была война, госпожа, - также тихо ответила она мне.

- Как-так? - брови сами удивлённо подскочили вверх, - ничего не понимаю, ты же гречанка, как ты стала рабыней, Спарта ведь тоже эллинам принадлежит...

- С чего вы взяли, что я рабыня? - удивилась она и я тоже удивилась: а и правда, почему я так решила?

- Цыц! - раздражённо обернулся на меня гиатрос Иринеос, - Аглая, по себе людей не судят, если ты рабыня, то окружающие люди не обязательно тоже. И, Аглая, на тебя как-то нехорошо влияет воздух улиц Афин. Следи за собой и держи рот на замке. Пока тебе не позволят говорить, права на слово ты не имеешь, - прежде чем отвернуться, Иринеос кинул грозный взгляд на Агату и та смущённо потупилась.

- Простите, гиатрос Иринеос, этого больше не повторится, - молвила она и уставилась прямо перед собой, превращаясь в безучастного телохранителя.