– Именно так, племянник: враги знают, что ты храбрый… и глупый. И твой друг тоже. Кстати, а ты почему полез в драку? И как твое имя?

– Меня зовут Тит. Тит Лабиен, славнейший муж. А в драку я полез, потому что… потому что решил, что самосуд – это несправедливо.

– Вот оно как: еще один отважный глупец. Неудивительно, что вы подружились.

Цезарь покраснел от гнева: дядя выказывал явное презрение к ним. Тит тоже смутился. Самолюбие мальчиков было уязвлено. Они собирались что-то сказать, но их остановила поднятая ладонь Мария. Тот сделал еще один долгий глоток, но не опустошил кубок до конца.

– Меня тоже когда-то считали трусом. Так думали сотни, да что там, тысячи легионеров! Но я не из-за этого вступил в бой, когда всем нам грозило поражение. Друзья мои, – он заглянул в глаза каждому из мальчиков по очереди, вновь нависнув над столом, – я проглотил свою гордость, дождался удобного случая и одержал окончательную победу. Намотайте себе на ус: на войне важна только одна победа – окончательная.

Мальчики недоверчиво смотрели на Мария. Он был не просто победителем. Об этом они знали, как знал весь Рим. Этот человек выиграл не одну, а две войны и много важных сражений. И не только: он полностью преобразовал римскую армию, усовершенствовав ее. Ребята сомневались, что хоть один легионер мог заподозрить Гая Мария, шестикратного римского консула, в трусости.

Бывший консул, казалось, угадал их мысли.

– Серторий! – воскликнул он.

Один из ветеранов подошел к столу.

– Расскажи этим двоим, как все, даже ты, думали, что я струсил.

Серторий нахмурился. О событиях далекого прошлого, когда все заподозрили Мария в трусости, они ни разу не говорили, по молчаливому согласию.

– Ну же, Серторий, – настаивал Марий. – Я воспитываю племянника, и у меня не так много времени. Назревает третья война, меня ждут в войске, так что говори, во имя Юпитера!

Втянув в легкие побольше воздуха, Серторий стал умолять богов, чтобы они подсказали ему правильный ответ. И он не ошибся:

– Это было перед битвой при Аквах Секстиевых, славнейший муж.

В таверне воцарилась тишина.

Все прислушивались к разговору.

– Именно так, – подтвердил Гай Марий, – незадолго до битвы при Аквах Секстиевых. В течение многих дней все мои люди думали, что я, твой дядя Гай Марий, струсил. И знаешь что?

Цезарь покачал головой. Они с Лабиеном во все глаза смотрели на прославленного военного и государственного деятеля. Никто до него не становился консулом шесть раз. С ними разговаривала живая легенда.

Гай Марий снова наклонился над столом и прошептал:

– Не важно, что о тебе думают, понимаешь? – Он посмотрел на Лабиена и добавил: – Понимаете меня, вы оба? Человек не становится трусом из-за того, что кто-то подумал о нем что-то. Трусость обитает в сердце. Я никогда не был трусом. На поле боя я всегда был… умным и расчетливым. – Он вздохнул и откинулся на спинку стула. – В государственных делах, к сожалению, не настолько. Но это другая история. Сейчас я вам расскажу, когда и почему солдаты втихомолку называли меня трусом, не осмеливаясь сказать это в лицо. А еще – когда и как я одержал великую победу, потому что я – вождь, а римский консул должен уметь подавить свою гордость, думать только о пользе Рима и о единственном, что важно, – об окончательной победе. Я расскажу вам о битве при Аквах Секстиевых.

XI

Memoria in memoria[9]

Гнев богов

Рим, 105 г. до н. э.

За двадцать восемь лет до суда над Долабеллой

За пять лет до рождения Цезаря

Их собирались похоронить.

Заживо.

– Нет! Не-е-е-ет! – вопили мужчины.

– Сжальтесь над нами! – причитали женщины.

Рабы. Две супружеские четы. Первая – из Галлии, вторая – из Греции.

Четверых несчастных волокли по Бычьему форуму мимо загонов, где стоял скот на продажу. К яме в середине рынка. Да, их собирались похоронить заживо, как девственниц-весталок, нарушивших священные обеты целомудрия: закопать в землю, чтобы смягчить гнев богов. Римляне не сомневались, что подобная жертва приводит к нужным последствиям, но весталки все это время безукоризненно выполняли свои обязанности. Поражения при Норее, Бурдигале и Араузионе нельзя было списать на святотатство жриц священного огня Весты. И все-таки Рим оказался на краю пропасти. Амброны, кимвры и, главное, грозные тевтоны заполонили юг Галлии, грабя римских союзников. Три консульских войска были разбиты, одно за другим, в ужасных сражениях. С тех пор как Ганнибал напал на Рим и разбил его легионы при Тицине, Треббии, Тразимене, а также в кровавой битве при Каннах, республика, не привыкшая к такой продолжительной череде неудач, трещала по швам. После Канн, когда было уничтожено несколько легионов, охваченные паникой римляне прибегли к человеческим жертвоприношениям. С тех пор этого не делали. Но поражения при Норее, Бурдигале и, наконец, при Араузионе, где погибло целое войско – почти десять легионов, состоявших из римских солдат, союзных сил и вспомогательных частей, – привели их в ужас. Ничего не мешало варварам-северянам захватить Рим. К тому же часть легионов перебросили в Африку, чтобы завершить затянувшуюся войну против Югурты.

Невольники все еще не теряли надежды и умоляли сохранить им жизнь.

Но испуганные римляне были беспощадны.

Весталкам разрешали спуститься на дно могилы по лесенке. А с галльскими и греческими рабами не церемонились: через секунду все четверо оказались в яме.

Раздались крики мужчин и женщин. У некоторых были сломаны кости; женщина-галлка с разбитой головой свернулась калачиком в углу усыпальницы, вырытой в потревоженном сердце Рима, по лицу ее струилась кровь; вторая женщина, невредимая, но покрытая ссадинами, металась по прямоугольной выемке, судорожно обшаривая стены в поисках выступа, за который можно было бы ухватиться и выбраться на поверхность.

– Не-е-е-ет! Ради всех богов! – молил галльский раб, ухватившись за правую ногу, из которой торчала сломанная кость.

Их выбирали наобум – по жребию, не учитывая ни их поведение, ни религию, ни происхождение.

Послышался тяжелый, отвратительный звук: по земле волокли гигантскую каменную плиту. Потом ее надвинули на яму. Небо померкло.

Четверых раненых, испуганных рабов окутал мрак. Вскоре угасли последние искорки света. Только бездонная чернота, в которой, подобно эху, метались рыдания. Людей похоронили заживо в надежде смягчить гнев богов.

XII

Memoria in memoria

Новый Сципион?

Территории, оспариваемые кимврами и тевтонами,

Южная Галлия

105–103 гг. до н. э.

Римские боги сжалились над городом, стоящим на берегах Тибра.

Быть может, страшная жертва пришлась им по вкусу?

Трудно сказать. Так или иначе, кимвры,