Кейтлин ждет, что я замолвлю за нее словечко, но меня совершенно заворожил длинный рыжевато-каштановый шиньон над кассой. Это в точности мои старые волосы, густые, прямые, с ярко-рыжими прядками.

– Можно посмотреть? – показываю я.

– Потрясный выбор, мэм. “Ванесса”. Наш самый популярный товар. – Она отцепляет шиньон и указывает на высокий алюминиевый табурет: – Садитесь. Давайте примерим. Но сначала уберем ваши, м-м, волосы, чтобы не мешались. – Она отводит назад пышный куст у меня на голове, приглаживает, стягивает резинкой и девятнадцатью заколками, а затем прикрепляет “Ванессу” и протягивает мне зеленое пластмассовое зеркало. – Та-дам!

Я смотрю на себя и мгновенно перемещаюсь назад во времени, в золотые дни до встречи с Лу-Энн Бубански и ее сатанинскими розовыми коклюшками. Дети взирают на меня с почтительным восторгом.

– Мамина старая голова! – кричит Люси. – Мамина старая голова!

Я выбираю для нее кудрявый светлый парик и протягиваю девушке “Визу”. Плевать, даже если это стоит шестьсот долларов. Покупаю.

– Я возьму оба.

– Классно. С вас восемьдесят пять. – Девушка хочет отстегнуть шиньон.

– Нет-нет, оставьте.

Как же мне нравятся эти искусственные волосы! Они густые, объемные и раскачиваются при ходьбе. Я по старой привычке накручиваю прядь на палец. И даже жую, чтобы продлить иллюзию. Майкл будет дома через сорок минут. Мне не терпится ему показаться.

– Ух ты. – Майкл гладит “Ванессу”, изумленно качая головой. – Ух ты.

– Нравится?

– Очень. То есть те твои волосы мне тоже нравились, но это… просто фантастика.

– Ага! – хихикаю я. – И всего сорок баксов.

– Оно того стоит.

Майкл ухитряется рано уложить детей и уводит меня с кухни, где я вынимаю из посудомоечной машины еще теплые тарелки, в спальню. Он приглушает свет и проскальзывает под одеяло.

– Иди сюда. Поваляемся.

– Хорошо.

– Подожди. Разденься. Я хочу тебя чувствовать. Я снимаю блузку и расстегиваю лифчик, глядя, как он наблюдает за мной. Снимаю брюки, трусики, а когда собираюсь, по обыкновению, аккуратно сложить одежду, Майкл говорит:

– Брось! И быстро в постель.

Он знает, что я люблю, когда он командует, – но только в таких ситуациях. Вряд ли я была бы столь же послушна, если б он тем же тоном приказывал: “Пропылесось комнату. Мигом!”

Я ложусь рядом с ним, и он продолжает игру, приказывает лечь на спину, покрывает мое тело нежными, влажными поцелуями. Кого-то привычка, возможно, приводит к охлаждению, но нам в сексе она только помогает.

Однако я не глупа и знаю, что вчерашней бурной ночью обязана “Ванессе”. И близость, возникшая во время нашей короткой интерлюдии, непродолжительна. Сегодня Майкл опять где-то витает. За завтраком он читает газету, не звонит мне в обед, приходит домой после девяти и засыпает до того, как я успеваю почистить зубы.

Я в книжном магазине с детьми, рассевшимися по углам детского отдела. Кейтлин прекрасно читает, но, как обычно, выбрала книгу много ниже своих выдающихся способностей, про супергероя в подгузнике, спасающего детей от злых владелиц кафетерия. Люси лежит на животе, подперев руками подбородок, и мечтательно смотрит на фотографию золотистого ретривера. Джейк, растянувшись на полу, едва не роняет слюни на альбом с мотоциклами. В общем, дети благополучно пристроены. Я раздаю обычные наставления: не разговаривайте с незнакомыми людьми, не ходите ни с кем в туалет, не верьте, если вам скажут, что меня увезли в больницу, не помогайте искать пропавших котят – и иду в раздел “Психология”. Хочу найти брошюру из серии “Исцели себя сам”, что-нибудь вроде “Женщины с ужасным перманентом и мужчин, которым он отвратителен”.

– Извините, вы жена Майкла Флэнегана?

Эдит Берри с романом в бумажном переплете. “Роковая страсть”. Большая часть рисунка на обложке скрыта под ее пальцами, но общая идея понятна. Грудастая красотка, сексапильный полуголый похититель.

Эдит проводит рукой по волосам. Я – по “Ванессе”.

– Да, Джулия Флэнеган. – Я притворяюсь, будто не узнаю ее. Пусть это будет моим грехом на сегодня. – А вы.

Она прикладывает руку к груди:

– Ой, простите! Эдит. Берри. Ассистент юриста, помните? Пою в группе вашего мужа.

Я мгновенно настораживаюсь. “Пою”. Не “пела – в тот единственный раз”. Надо бы уточнить.

– Конечно! – восклицаю я. – Пели. Тогда, в “Рок-амбаре”. Было здорово.

– Вообще-то я теперь официальный член “Внезаконников”. – Она жестом закавычивает слово “официальный”, но мне от этого не лучше. – Уже какое-то время. (Пауза.) Странно, что Майк вам не говорил.

Мне удается быстро сориентироваться на местности. Я стукаю себя по лбу кулаком:

– Господи! Конечно же! Начисто забыла. – С языка чуть не срывается “склероз проклятый”, но я вовремя спохватываюсь. Зачем напоминать этой нимфетке, что жена Майкла годится ей в матери. Я нахожусь на том кошмарном этапе жизни, когда Этель Мертц[12]перестает казаться древней старухой.

– И что же, – интересуюсь я, – вам нравится? Петь в группе?

– Я просто обожаю музыку и сцену. И с ребятами тусоваться. Ваш муж – прямо чума, вы в курсе?

Рука сама собой тянется к “Ванессе”, и каким-то образом я ухитряюсь ее отстегнуть. Незаметно прилепить хвост обратно на затылок не удается – от Эдит ничего не скроешь.

– Ой, я просто обожаю эти штучки! – восклицает она. – “Фантазии Марлены” в торговом центре, верно? Дайте-ка я вам помогу.

– Ничего, ничего, я сама.

Ее черные кожаные штаны тускло поблескивают, помада лежит идеально, словно она только что подкрасила губы. В ноздри мне ударяет мускусный запах.

– Я купила такую сестренке на тринадцать лет. Она ее носит постоянно. Чуть ли не спит в ней!

– Надо полагать, ей очень нравится. – Хоть бы эта Эдит перестала быть такой любезной. Разве не понимает, что она мне отвратительна? Я неопределенно машу рукой в сторону детского отдела: – Дети. Надо возвращаться.

– Конечно! – Эдит теснее прижимает к груди “Роковую страсть”. – Привет Майку.

Майку?

Из жизни вразнос: я просматриваю бумажник своего мужа. А что, подумаешь! Когда нужна мелочь, я беру у него, и он тоже преспокойно залезает ко мне в сумочку. А тут мне и вправду нужно несколько долларов. Но еще я убеждена, что найду любовную записку от Эдит Берри. Поэтому, достав десятидолларовую купюру, продолжаю шарить в маленьких отделениях, но нахожу только корешок квитанции из химчистки и школьные фотографии детей. Я чувствую себя воровкой, сердце бьется так, что я всерьез опасаюсь инфаркта. Окажись там хоть что-то криминальное, мой поступок был бы оправдан, – а так мне просто-напросто стыдно.