— Я считаю, что Агафонова в известность ставить не следует!

— Почему бы это? — удивился Шеф.

От ответа Гареева сейчас зависело все. Если он найдет веский аргумент — все спасено.

— Есть опасения, что МИД начнет ставить палки в колеса. Тамошние выскочки-интеллектуалы вечно пытаются все сделать по-своему и могут серьезно помешать. Это наша операция — так зачем же Комитету делиться славой с людьми, которые пальцем о палец не ударили?

Он сразу увидел, что попал в точку. МИД и КГБ никогда не были большими друзьями.

— Что ж, — медленно проговорил Шеф. — Есть такой резон.

Только теперь Гареев вздохнул свободно. Однако лицо его оставалось окаменевшим и тогда, когда вошел Хомутов.

— Располагайся, — предложил Гареев.

Он все еще не знал, с чего начать, горбился за столом, потирая мучительно ноющий висок.

— У тебя никого в Союзе не осталось, — сказал он наконец, то ли вопросительно, то ли констатируя факт.

Хомутов промолчал. Ответ разумелся сам собой.

— Твой вопрос был практически решен. Но теперь представляется возможность еще поработать за рубежом.

Хомутов изумленно вскинул голову. Чего-чего, а такого поворота разговора он не ожидал.

— Джебрайские товарищи обратились к нам за помощью, — продолжал Гареев. — Выбор пал на тебя. Ты готов помочь?

— А о чем идет речь?

Гареев откинулся в кресле.

— Меня интересует твое принципиальное согласие. Детали обсудим потом.

— Хорошо, я согласен.

— Дело в высшей степени ответственное.

— Я согласен, — повторил Хомутов.

— Я рад, что мы в тебе не ошиблись, — произнес Гареев веско.

Он поднялся из-за стола, прошелся по комнате. Он все еще не чувствовал привычной уверенности.

— А ведь ты, Хомутов, похож на президента Фархада. Тебе говорили об этом? — спросил полковник. — Странное дело…

Он опять умолк. Пустынная дворцовая площадь за окном казалась нарисованной похмельным сюрреалистом.

— У президента множество дел, — Гареев пожевал губами и добавил: — Приходится разъезжать по стране, встречаться с людьми. Идет острая политическая борьба, нужна безустанная, громадная работа. Один человек не в силах охватить все. Было бы неплохо, если бы кто-то смог в отдельных случаях подменить товарища Фархада.

Гареев остановился.

— Вот, скажем, ты, Хомутов, смог бы ты вместо президента принимать всякие там делегации отдаленных провинций?

— Я? — ошалело улыбнулся Хомутов, дивясь нелепости того, что говорит полковник.

Но Гареев вовсе не шутил. Склонившись вплотную к его уху, он шепнул, и от этого шепота Хомутову стало совсем худо:

— Будешь двойником президента. Понимаешь? Об этом никто не должен знать. Ни при каких обстоятельствах.

— Господи! — пробормотал Хомутов. — Что вы говорите? Чушь какая-то…

— Нет, Павел Иванович. Разве такими вещами шутят?

Хомутов посмотрел полковнику в глаза. Его память словно видеопленку раскручивала: Мергеши, подвал здания региональной службы безопасности, лицо приговоренного… Он встряхнул головой, отгоняя наваждение. Думать нельзя, не надо думать, кричал в нем какой-то голос. Сопротивляться тоже бесполезно — сломают.

Из дворца Хомутова больше не выпустили. Время до вечера он скоротал в помещении, в котором не было ничего, кроме стола и нескольких стульев. Когда за окном стемнело, явился Гареев и проводил его на второй этаж. По пути Хомутов не встретил ни единого человека — дворец был пуст и безмолвен, словно гробница, и только звук шагов эхом отдавался под сводами коридоров.

Полковник отвел своего спутника в дальнее крыло дворца, где анфиладой располагались несколько комнат, хотя и уставленных всевозможной мебелью, но производящих впечатление нежилых.

— Теперь это твои апартаменты, — сказал Гареев. — Располагайся. Тебе предстоит здесь жить довольно долго.

— Долго?

— Да.

— Но мои личные вещи…

— То есть? — не понял Гареев.

— Те, что в моей квартире в посольском городке…

— Тебя снабдят всем необходимым, но ты не сможешь покидать это здание. Контакты с тобой будут поддерживать только капитан Сулеми и я.

— Кто такой Сулеми?

— Начальник охраны президента. Ты познакомишься с ним завтра.

Гареев огляделся, как бы припоминая, что еще должен сообщить, но не вспомнил, развел руками:

— Пожалуй, все. Располагайся.

Он вышел, прикрыл за собой массивную дверь, и Хомутов явственно услышал, как щелкнул запираемый замок.

Окончательно стемнело. Хомутов включил лампы, прошелся по комнатам. Пахло старым деревом и пылью. На широкой кровати лежал мохнатый плед, с которого позабыли срезать фабричный ярлык. Плафоны были затянуты паутиной.

Хомутов лег навзничь, не гася свет и не раздеваясь, несколько минут тупо размышлял о том, что с ним приключилось, однако усталость и напряжение взяли свое. Он задремал, но через некоторое время почувствовал, что свет ему мешает, приподнялся на кровати, намереваясь погасить люстру, и с изумлением обнаружил, что раздражающий его свет льется из окна — ночь миновала, солнце пятнало золотыми квадратами пыльный паркет. Хомутов повернул голову и увидел на низком восьминогом столике поднос, уставленный блюдами. Вечером этого подноса не было, Хомутов помнил совершенно определенно. Несколько удивленный, он поднялся и подошел к столу. Все блюда выглядели отменно, от них шел такой аромат, что Хомутов не выдержал, наклонился, приподнял одну-другую крышку, словно хотел разом впитать все запахи, но тут же поспешно выпрямился, потому что услышал шорох.

В дверях стоял невысокий смуглый джебраец, одетый в холщовые брюки и светлую рубаху.

— Ваш завтрак, — сказал он. — Доброе утро, товарищ Хомутов.

Хомутов молча кивнул.

— Мое имя — Сулеми.

Джебраец приблизился и пожал руку Хомутову. Ладонь у него была маленькая, сухая и мягкая.

— Как вам спалось на новом месте?

— Замечательно.

Это было первое слово, произнесенное Хомутовым в это утро. Сулеми, чуть склонив голову набок, поинтересовался:

— Не душно ли вам в этих комнатах?

— Нет, отчего же.

— Голос, да, — проговорил Сулеми и сокрушенно вздохнул.

— Что вы имеете в виду? — не понял Хомутов.

— У вас иной тембр голоса. Вовсе не такой, как у президента Фархада.

— Странно, если бы это было не так, — пробормотал Хомутов.