Очутилась же Мин-дзы в темной неприютной конуре какого-то затхлого, грязного дома.

Каждый вечер Ван-со-хин натаскивал в эту конуру чужих, грубых людей, которые делали с ней все, что хотели.

Нередко Ван-со-хин уезжал куда-то по каким-то темным делам и оставлял ее на произвол судьбы, или – еще хуже – на произвол своих подозрительных приятелей.

Однажды исчезнув так же – Бог весть куда, – Ван-со-хин не возвратился вовсе.

Мин-дзы не удалось и разведать-то толком о судьбе своего тирана: – была ли отрублена голова Ван-со-хина и болталась ли она где-нибудь на придорожном столбе, или же его труп был сожжен и схоронен по-человечески. Никто из приятелей Ван-со-хина ничего не мог сказать о его судьбе.

Впрочем, вскоре Мин-дзы перестала интересоваться этим. К тому же она подружилась с богатой китаянкой Кун-ны, с которой впервые на чужбине поговорила словами открытого, уязвленного сердца о своем тусклом, убогом житье.

Встреча с Кун-ны была точно послана незабвенной душой умершей матери Мин-дзы. – Так решила несчастная женщина.

Кун-ны оказалась доброй и ласковой и, по доброте великой, приютила Мин-дзы у себя в богатой теплой фанзе на краю города. С годами Мин-дзы привыкла к Хай-шин-вей, – примирилась с чужбиной.

Иная – спокойная, ровная жизнь вовсе стерла с ее памяти жестокое время, пережитое с беспутным обманщиком Ван-со-хином.

И только однажды, когда в темный вечер набросилась на нее собака и разорвала ее ножные новые обмотки, Мин-дзы вдруг остро и четко вспомнила исподлобного, всегда вздорно придирчивого Ван-со-хина, который почему-то особенно сильно раздражался от какой бы то ни было ее удачи, или обновки.

– «Наверное, душа Ван-со-хина перенеслась в этого злого щенка», – подумала с ужасом Мин-дзы, убегая от назойливого лая.

Благодарная Мин-дзы охотно помогала по кухне, в хозяйстве своей ласковой покровительнице, и со временем выучилась легко и бойко приготовлять изысканные затейливые кушанья из свинины, водорослей всяких, из всевозможных морских животных, чилимсов, крабов, сушеной мелкой рыбы и прочих продуктов. Мин-дзы прославилась даже в кругу обширных знакомых богатой китаянки удивительно удачным и острым приготовлением особого лакомства из сушеных трепангов в соусе с какими-то твердыми морскими растениями, а также и заваркою – ю-цао-мяо – китайского кофе.

И так до старости прожила тихо и спокойно поварихою Мин-дзы у доброй Кун-ны.

* * *

Но вот несказанное горе постигло вдруг Мин-дзы: – ее покровительница умерла.

Не могла больше оставаться в богатой фанзе Мин-дзы без своей дорогой незабвенной Кун-ны.

И снова очутилась в грязи и нищете. Правда, Мин-дзы была уже исполнена чужбинного опыта; к тому же за долгие годы службы у Кун-ны в ее тряпицах появилось несколько денежных сверточков и кой-какие пригодные вещицы.

Но не было у нее прежней бойкости и расторопности и потускнела сила в костях, поослабла и пригнулась Мин-дзы и превратилась в неуклюжую, без толка кропотливую старушонку.

К зиме приютилась Мин-дзы в соломенном уголке нар черного таян-гвана – ежедневного приюта сонливых опиекурильщиков.

* * *

И теперь-то пригодилась старушке наследная тигровая лапа, уже ссохшаяся и почерневшая.

С детства далечайшего запомнила Мин-дзы множество родовых россказней о целительных чудных свойствах тигровой лапы…

И вот что особенно запомнилось ей:

Ничто не может спасти человека, проглотившего рыбью кость, если кость эта застрянет в самом горле.

Так и будет торчать в горле. –

Ни туда, ни сюда.

Не умрет несчастный, но жизнь его превратится в сплошную безысходную муку. Вечная жестокая помеха – застрявшая кость, жутко отравит остатки дней его.

Все знают старые люди – мудрые китайцы – белобородые, почтенные.

Знают, как быть и в такой беде. –

Нужна тигровая лапа, срезанная толком в кисти, ниже локтя.

Только она может спасти несчастного человека, с костью, застрявшею в горле, –

Только лапа тигровья.

Пусть хоть стара, хоть и застолетняя – чудодейство целебное ее не иссякает от времени.

Только цельной надо сохранить ее – с несбитыми ровненькими когтями.

А лечить-то ею – легче легкого.

Лапа ласково берется в горсть руки, держать ее надо когтями растопыренными, выставленными к горлу человека с застрявшею костью.

И, вот, легонько, в чуть-чуточку проводится лапа – цап-царап, цап-цапыньки, сверху вниз и снова – сверху вниз, и еще, и опять, и потом… проводится лапа расправленными когтями по горлу.

А человеку-то с застрявшею костью в горле должно стоять вытянуто, горлом напрягаючись, выжидаючи, головой вскинутой, кадыком на выступ выдвинутым и так терпеть, пока лапою проводится по горлу.

Цап, царап, цап, цаппыньки – сверху вниз, и снова – сверху вниз, и еще, и опять, и потом… минута, другая – глянь! кость-то и выскочила из места насиженного…

Как рукою сняло!

Свободно человеку несчастному, легко и радостно! по-небывалому…

Все это понаслышала и запомнила Мин-дзы из родовых россказней, перечетов и насказов нараспевных на тигровую лапу при дарениях от деда – отцу, от отца – ей.

И теперь настари и пригодилась Мин-дзы наследная ссохшаяся лапа тигровья.

О лапе этой разузнали люди, и ходила весть среди китайцев Хай-шин-вей.

На несчастье-где зазывали иногда старуху, – кость вынимать из горла. И старая Мин-дзы сбиралась без толку кропотливо, сжимала в морщинистых, в трещинах скорюченных пальцах старую черную лапу тигровью, пробиралась на эти зовы – кость вынимать из горла…

Цап, царап, цап, цапыньки – сверху вниз и снова – сверху вниз, и еще, и опять, и потом… водит, проводит старушонка без толку кропотливой ручонкой… минута, другая – глянь! – кость-то и выскочит из места насиженного…

И заплатят на радостях старухе. Тут же и накормят тем, что и без зубов – лакомо.

И прославилась Мин-дзы лапою в Хай-шин-вей.

Грамотный весельчак Сян-шин, прислужник таян-гвана, так тот даже в уголку над лохмотьями постели Мин-дзы набил затейливую иероглифическую надпись:

«Знаменитая и единственная специалистка по вытаскиванию рыбных костей из горл – Мин-дзы».

Смышленый Сян-шин забил это объявление вместо гвоздей целою рамочкой острых рыбных костей, различнейших форм и размеров, чтобы это служило наглядным доказательством старухиного искусства: она, мол, вытащила из горла эти кости. Впрочем, в таян-гване отлично знали, что все эти кости были однажды выбраны предприимчивым Сян-шином из котла соседней рыбной харчевни. Посмеивались над старушкой, но тайну ее обмана хранили ненарушимо.

Поблиз рамочки свешивалась тоже на вбитой в стену кости, ловко завернутая в материную материю тигровая лапа.

Эту затею с рыбьими костями Сян-шин перенял у китайских зубных врачей, которые на подоконниках своих приемных, вместо витрин, обычно слаживают все вырванные зубы своих пациентов и чем больше и выше зубная гора – красноречивый памятник дантиста, тем знатнее