– А потому, – ответил Доминго, – мы будем базироваться и действовать в тылу противника в Андалузии, и нам может выпасть счастье увидеть чудо Испании – Севилью.

– Хорошо бы нам ее повидать до лета, – сказал Рубио, – а то попадем в «сартен де Андалузия»[29]и будет нас подогревать «горно де Андалузия»[30], где летом температура часто переваливает за 400.

– Но зимой в Андалузии хорошо, особенно на побережье Средиземного моря и Атлантического океана. Ликвидируем мятежников, прогоним или лучше – уничтожим интервентов и будем загорать, – сказал капитан и опять скомандовал:

– По машинам!

Проехали узел дорог Убеда и через двадцать минут достигли реки Гвадалквивир. На мосту охрана. Река глубокая, довольно широкая и быстрая, вода – ледяная.

По равнине, среди зеленых оливковых рощ, садов и полей мы подъезжали к Хаену, главному городу одноименной провинции с 60-тысячным населением и памятниками арабского владычества.

Остановив колонну на подходе к городу, Рудольфо, Доминго и я поехали в Хаен. Пепе подвез нас к провинциальному комитету Коммунистической партии Испании.

Войдя в кабинет секретаря, я была поражена. Навстречу шел тот самый Филиппе, который учился в Москве, в Международной ленинской школе, где я работала переводчицей. С ним мне довелось много ездить по нашей необъятной стране в составе учебной группы, чтобы ознакомиться с достижениями советского народа.

Увидев меня, он бросился обнимать, приговаривая: «Анна! И ты приехала в Испанию. Замечательно!» Я была обрадована встречей и позабыла о своих обязанностях переводчицы.

Филиппе оказался первым секретарем провинциального комитета Кристовалем Валенсуэлой.

С его помощью быстро были решены все вопросы, связанные с нашим прибытием в Хаен. Оказалось, хаенские товарищи уже всё приготовили к нашему приезду: и помещение, и питание, и даже пополнение. Поместили нас в двух зданиях, почти в центре города. В небольшом доме, прямо напротив женского монастыря, на втором этаже поселились Доминго, Рудольфо, Висенте, мы с Росалиной, Пепе и Састре. Тут же организовали мастерскую по изготовлению мин, а внизу соорудили склад для взрывчатки. Капсюли и шнуры хранились под кроватью Рудольфо, а под моей – динамит. Другое большое здание, тоже вблизи женского монастыря, было отведено под нашу школу.

– Такое соседство вам не помешает? – сказал мне Валенсуэла.

– На своих фашисты не будут сбрасывать бомбы.

Так думали и мы, но не так получилось.

После посещения провинциального комитета испанской компартии Доминго, Рудольфо и я направились к военному советнику на Южном фронте Кольману[31].

Он жил в особняке, ничем внешне привлекательном, окруженном высоким каменным забором. Мы позвонили. Дверь вскоре распахнулась, и перед нами появился высокий парень в брюках клеш и кожаной куртке на молнии.

Мы представились.

– Сейчас доложу, – сказал он на чистом русском языке. Он оказался шифровальщиком полковника Кольмана.

Во внутреннем дворике – скамейки, небольшие пальмы, цветы в горшках. Был здесь и аквариум с разными рыбками.

Вскоре к нам вышел среднего роста человек, крепко сложенный, бритоголовый. Уже по походке чувствовалась выправка кадрового военного.

– Колонель Кольман, – представился военный советник и на его красивом лице с добрыми зеленоватыми глазами заиграла добродушная улыбка. – Очень рад. Как раз вовремя. Раздевайтесь и прошу к столу. Что-то вы задержались. Мы вас ждали вчера.

– В Альбасете встретил старого знакомого и задержался. И не напрасно: пополнили отряд, – ответил мой начальник.

За обедом завязалась непринужденная беседа.

Неожиданно зазвонил телефон. Высокий испанец Санчо взял трубку и начал разговор. Он записывал услышанное, повторял по-французски, а другой переводчик пересказывал это Кольману по-русски.

Видно, говоривший по телефону испанский офицер нервничал из-за частых перерывов в разговоре, и Санчо его успокаивал, приговаривая: «Уно моменто!»

– Вот так и работаем, – сказал Кольман, когда закончился телефонный разговор. – Вам хорошо, – добавил он, обращаясь к моему начальнику, – у вас русская переводчица, а мне приходится трудно. Вот представьте себе: разговариваю с командующим фронтом. Сам говорю по-русски, а тот слушает и ничего не понимает. Ждет перевода, а мой переводчик переводит на французский. Командующий его почти понимает, а потом Санчо уже переводит на испанский. Командующий отвечает. И все повторяется в обратном порядке: с испанского на французский и с французского на русский. Получается и долго, и не всегда точно.

Тут полковник Кольман сделал паузу, посмотрел на меня и моего начальника и продолжил:

– Я попрошу Рудольфо кое-когда выручать меня и для особо важных переговоров отпускать со мной Луизу, а вам с моими переводчиками даже лучше. Они у меня как гвардия.

– Иногда, конечно, выручим, – ответил мой начальник.

Через несколько дней я встретилась с Кольманом на ужине в провинциальном комитете партии. Меня посадили между Рудольфо и Кольманом. Развернулась оживленная беседа, в которой больше всего пришлось говорить мне: переводила испанским товарищам то, что говорили Кольман и Рудольфо, а для них то, что говорили испанские товарищи. При этом живом обмене мнениями я увидела в Кольмане политически хорошо подготовленного и знающего военное дело человека. Он быстро и, судя по ответам испанских товарищей, очень удачно отвечал на их вопросы, хорошо знал обстановку на фронте.

На встрече мы узнали, что весь руководящий состав провинциального комитета с первых дней мятежа ушел на фронт, оставив в Хаене одного члена комитета – инвалида Педро Мартинеса. Тут распоясались местные анархистские вожди. Они вместо мобилизации сил на борьбу против фашистских мятежников занялись организацией коммун и самовольными экспроприациями.

Мартинес не смог приостановить действия анархистов. И только когда весь комитет партии вернулся в Хаен, были ликвидированы перегибы, и явочным порядком была проведена земельная реформа в интересах сельской бедноты. И крестьяне самостоятельно убирали урожай олив в прифронтовой полосе и на «ничейной» земле, в полосе между республиканскими и мятежными войсками.