На этот вопрос Лавиния тоже ответила прежде, чем Род успел его задать. Она была очень проницательной девушкой.

– Мы не знаем, что дальше предпримет почсек. Он мог втянуть в свои козни не только животных, но и людей. Я не осмелюсь обратиться за помощью, пока ты не окажешься в кругу друзей. Особенно с учетом того, что ты скупил половину миров.

– Откуда ты знаешь, что это он? – выдавил из себя Род. Ему не хватало дыхания.

– Я видела его лицо – услыжала его, когда заглянула в птичий мозг. Я увидела Хьютона Сайма, который общался с птицей каким-то странным способом, и увидела твое мертвое тело птичьими глазами, и почувствовала мощную волну любви и одобрения, счастья и вознаграждения, которые ждали птицу, когда дело будет сделано. Я думаю, этот человек злой, очень злой!

– Ты лично его знаешь?

– А кто из местных девушек его не знает? Он мерзкий человек. Его детство было отравлено, когда он понял, что у него будет короткая жизнь. Он так и не оправился. Некоторые жалеют его и не возражают против того, чтобы он был почсеком. Будь на то моя воля, я бы давным-давно отправила его в Комнату смеха! – Лицо Лавинии застыло маской ханжеской ненависти, столь нехарактерной для нее, обычно сияющей и веселой, что Род задумался над тем, какая глубокая горечь могла ее терзать.

– За что ты его ненавидишь?

– За то, что он сделал.

– А что он сделал?

– Он посмотрел на меня, – сказала она. – Посмотрел так, как не понравится ни одной девушке. Затем он заполз ко мне в сознание, пытаясь продемонстрировать все те глупые, бессмысленные, грязные вещи, которые хотел проделать.

– Но ведь он ничего не сделал? – уточнил Род.

– Нет, сделал, – огрызнулась она. – Просто не руками. Иначе я бы могла на него донести. И донесла бы. Причина в том, что он сделал своим разумом, в вещах, которые говрил мне.

– На это ты тоже можешь донести, – сказал Род. Он очень устал от разговоров, но испытал непонятное воодушевление, обнаружив, что у почсека есть еще враги.

– Нет, не могу, – ответила Лавиния; гнев, исказивший ее лицо, постепенно обращался печалью. Печаль была нежнее и мягче, но глубже и реальней гнева. Впервые Роб испытал тревогу за Лавинию. Что с ней не так?

Глядя мимо него, она сказала открытым полям и большой мертвой птице:

– Хьютон Сайм – худший из всех людей, кого я когда-либо знала. Надеюсь, он умрет. Он так и не примирился со своим испорченным детством. Старый больной мальчишка – враг мужчине. Мы никогда не узнаем, кем он мог стать. И если бы ты не был столь поглощен своими заботами, господин Род сто пятьдесят первый, то вспомнил бы, кто я такая.

– А кто ты? – само собой, спросил Род.

– Я – Отцовская Дочь.

– И что? Это можно сказать про всех девушек.

– Значит, ты ничего про меня не знаешь. Я – та самая Отцовская Дочь из «Песни отцовской дочери».

– Никогда ее не слышал.

Она посмотрела на него; в ее глазах стояли слезы.

– Тогда слушай, я спою ее тебе. И все это правда, правда, правда.

– Вижу, ты все-таки слышал ее, – вздохнула Лавиния. – Именно так, как написал мой отец. Про мою мать. Мою собственную мать.

– О Лавиния, – сказал Род. – Мне так жаль. Я не думал, что это про тебя. А ведь ты моя четвероюродная или пятиюродная сестра. Но, Лавиния, здесь что-то не так. Как может твоя мать быть сумасшедшей, если на прошлой неделе в моем доме она выглядела совершенно нормальной?

– Она и не была сумасшедшей, – ответила Лавиния. – С ума сошел мой отец. Он сочинил эту жестокую песню про мою мать, и соседи пожаловались. У него был выбор: умереть в Комнате смеха или вечно жить безумным в больном месте. Он и сейчас там. А почсек… почсек угрожал вернуть его к нам, если я не сделаю то, чего он просит. Думаешь, я смогу простить такое? Когда-нибудь? После того, как люди пели эту отвратительную песню мне с тех самых пор, как я была младенцем? И тебя удивляет, что я ее знаю?

Род кивнул.

Проблемы Лавинии произвели на него впечатление, однако у него были собственные проблемы.

Солнце на Севстралии никогда не бывало жарким, но внезапно он почувствовал, что вспотел и хочет пить. Он также хотел спать, но его тревожили опасности, которые были повсюду.

Лавиния опустилась рядом с ним на колени.

– Закрой на секунду глаза, Род. Я буду говрить очень тихо, и, быть может, меня услышат только твои работники, Билл и Хоппер. Когда они придут, мы спрячемся и переждем день, а вечером сможем вернуться к твоему компьютеру и отсидеться там. Я попрошу их принести еду. – Она помедлила. – Род?

– Да?

– Прости меня.

– За что?

– За мои проблемы, – виновато сказала она.

– Теперь у тебя есть другие проблемы. Я, – сказал он. – Давай не будем винить себя. И ради овец, подруга, дай мне поспать.

Род соскользнул в сон, а Лавиния сидела рядом с ним, насвистывая громкий, чистый мотив с очень долгими нотами, которые не гармонировали друг с другом. Он знал, что некоторые люди, обычно женщины, делают так, когда пытаются сосредоточиться на телепатической передаче.

Прежде чем окончательно уснуть, он поднял на нее взгляд. Заметил, что глаза у нее странного темно-голубого цвета. Словно безумные, дикие, далекие небеса Старой Земли.

Он уснул – и во сне почувствовал, что его несут…

Однако державшие его руки казались дружескими, и он погрузился обратно в глубокий-преглубокий сон без сновидений.

Наконец проснувшись, Род почувствовал, что его плечо туго перевязано, а рука пульсирует. Он не хотел просыпаться, потому что, когда разум начал проясняться, боль усилилась, однако именно она и гул голосов заставили его вынырнуть на суровую, яркую поверхность сознания.