Она прочла написанное. Вероятно, она неправа насчет того, что архив принадлежит ей. Часть его действительно ей принадлежит: личные письма, адресованные ей как редактору, и копии писем, которые писала она, на своей собственной бумаге. Все это, несомненно, ее собственность. Но вот рукописи… Впрочем, это был предупредительный выстрел, который, как она считала, следовало сделать.

Изабелла подписала письмо, положила в конверт и наклеила марку в правом верхнем углу. Марка была простая, самая обычная, и на ней, как всегда, изображалась голова королевы. В каком огромном количестве писем, подумала Изабелла, невольно участвовала ее величество — в неприятных и постыдных письмах, в которых сообщалось об отставке или содержались угрозы, в письмах от адвокатов, в анонимных письмах… На этом Изабелла остановилась. Ее письмо было по делу и вполне достойное — такое письмо, несомненно, написала бы и сама королева премьер-министру, попытавшемуся узурпировать ее власть. Нет, письмо не нуждается в дальнейших оправданиях. Оно будет отправлено, получено Давом в том туманном месте, где он обитает, и, как надеялась Изабелла, должным образом переварено.

Будь очень осторожен, Дав, подумала она. Ты можешь зайти слишком далеко. Будь осторожен, когда приедешь в Эдинбург.

Поднявшись, Изабелла подошла к окну. Большой куст рододендрона как будто замер: не было птиц, да и лис, по-видимому, не скрывался под ним. А если Дав прибудет в Эдинбург и с ним что-нибудь случится? Что тогда?

В каждом из нас есть злое начало, подумала она. Зло скрывается в тех закоулках, где упрятан атавистический хлам нашего далекого прошлого. Нам не следует обманывать себя, будто его там нет. Оно там, но, слава богу, прикрыто внешним лоском цивилизации, морали. Сначала появилось древнее «я», с окровавленными когтями и клыками, а уж потом — Моцарт, Дэвид Юм, Оден.

Ей вспомнилось то, что она не любила вспоминать. Однажды Оден едва не совершил убийство — схватил своего любовника за горло и чуть не задушил его из ревности. А потом написал об этом, признавшись, что мог сделаться убийцей. Уж если такое случилось с ним, великим интеллектуалом и гуманистом, что говорить о нас, таких слабых и подверженных всем страстям от нашей слабости.

Нет, профессор Дав, с моей стороны вам ничего не угрожает. К тому времени как вы прибудете в Эдинбург, я уже справлюсь со своим гневом. Я полюблю вас, профессор Дав, как мне приказано. Во всяком случае, я на это надеюсь, очень надеюсь.

— Не говорите со мной про это, — сказала Грейс на следующее утро. — Только не говорите со мной про это!

Изабелла готова была с ней согласиться. Ей не хотелось обсуждать дантистов, и она была бы счастлива не входить в подробности вчерашних мучений Грейс, связанных с зубами. Но затем она поняла, что заявление Грейс, будто она не хочет обсуждать эту тему, прямо противоположно ее намерениям.

— Да, — продолжила Грейс, снимая косынку, которую надевала, отправляясь на работу. — Чем меньше говоришь про вчерашнее, тем лучше.

Изабелла оторвалась от кроссворда в «Скотсмене».

— Трудно пришлось?

— Ужасно, — ответила Грейс. — Он уговаривал меня сделать укол, но я отказалась. Он сказал, что будет очень больно, но я не сдавалась. Я не переношу эту штуку, как его…

Новокаин, — подсказала Изабелла. Как же передать это слово в кроссворде? «Новый Каин»? «Убийца замерзшего нерва»? Последнее не очень хорошо звучит, а впрочем, сойдет.

— Он самый, — сказала Грейс. — Знаете, я его не переношу. Такое ужасное чувство, будто кто-то двинул тебе в челюсть. Нет уж, спасибо!

— Но если этого не сделать…

Грейс перебила Изабеллу.

— Я могу терпеть боль. Никогда от этого не увиливаю. Но боль была действительно ужасная. Ему пришлось залезть мне в зуб и копаться внутри, и было такое чувство, будто туда сунули провод с током. Это был просто кошмар.

Они обе немного помолчали. Грейс вспоминала, как ей было больно, а Изабелла размышляла о том, сколько же в мире боли: жизнь буквально плавает в океане боли, которая притупляется на какие-то минуты, а потом снова накатывает огромными волнами.

— Понимаете, ему нужно было вынуть нерв из корня зуба, — продолжила Грейс. — Вы можете себе это представить? Мне казалось, что из меня извлекают длинный кусок резинки. Вы помните резиновые подвязки? Вот на что это было похоже.

— Не думаю, что нервы именно так выглядят, — возразила Изабелла. — Вряд ли мы действительно можем их видеть. Они не похожи ни на резинку, ни на провода, уж если на то пошло.

Грейс пристально взглянула на нее.

— А на что же они тогда похожи? — спросила она.

— Думаю, это своего рода ткань, — предположила Изабелла. — Слегка похожая на…

Она пожала плечами: ей никогда не приходилось видеть нерв.

— Ну, как бы он там ни выглядел, чувствовала я его — не дай бог никому! Но теперь… ничего! Я могу жевать на эту сторону — и ничего не чувствую.

— Дантисты — великое благо для человечества, — заявила Изабелла. — Но я не уверена, что мы понимаем это. Более того, я уверена, что мы даже не даем себе труда поблагодарить их как должно. — Она сделала паузу. Существуют ли памятники дантистам? Пожалуй, нет. А надо бы поставить им памятник. У нас так много статуй генералов и политиков, которые затевали войны и отнимали жизнь, и ни одной статуи дантистов, которые сражаются с болью. Это неправильно.

И тем не менее способен ли кто-нибудь принять всерьез статую дантиста? Допустим, ты приезжаешь в какой-нибудь маленький городок и видишь бронзовую конную статую великого дантиста. Разве ты сможешь удержаться от смеха? Конечно, существует святая Аполлония, покровительница, помогающая при зубной боли, и Изабелла где-то читала, что Британская ассоциация дантистов установила ее статую в своем главном управлении.

— Почему вы улыбаетесь? — спросила Грейс.

— Просто подумала об одной странной вещи. Мне вдруг пришло в голову, что не существует памятника дантисту — во всяком случае, в Шотландии, насколько мне известно. Может быть, такие памятники где-нибудь и есть, не знаю. Но это кажется довольно несправедливым, как вы думаете?

— Очень, — согласилась Грейс. — Заметьте, лечение канала…

В эту минуту зазвонил телефон, и Изабелла встала, чтобы подойти к нему.

— Изабелла?

— Питер?

— Я знаю, что ты сейчас решаешь кроссворд, — сказал Питер Стивенсон, — и мне бы не хотелось мешать. Но у меня есть для тебя интересные новости. Ты готова услышать интересные новости?

Изабелла, державшая в руках номер «Скотсмена», положила его на кухонный стол. На этот раз кроссворд попался нетрудный, и он мог подождать.

— Я всегда готова услышать интересные новости. — Она была заинтригована. Питер никогда не занимался праздными сплетнями, и, пожалуй, стоило уделить ему время.