Фелисите преследует восьмерку бабочек, пока не выгоняет их в окно, а затем, затаив дыхание, оборачивается к сестре.

Обе ничего не говорят. В этом нет необходимости.

Не нужно говорить вслух, чтобы слово в слово услышать внутреннюю речь друг друга.

Да и по правде, что тут скажешь после того, как они прожили всю жизнь друг без друга, одна – единственная, другая – ничья?

Что еще сказать друг другу через тридцать лет расставания?

Под лохмотьями моей сестры

думает Фелисите

под ее лохмотьями которые я вижу

есть куча в которой копится

очень точно

список отбросов которые я оставила после себя

на ступенях моего дворца

ничего ослепительного только уродство

ничего сильного только тошнота

отвращение которое она вызывает нарочно

чтобы разозлить мир и заслужить его ненависть

наслаждаться этим

потому что если она должна быть ранена

можно выбрать кинжал

можно его сделать

предлагать его каждому прохожему чтобы сохранить иллюзию

что после ударов

рана не кровоточит

потому что на самом деле эта рана

подстроена только ею самой

Под серебристой тканью и прямыми волосами

думает Эгония

я узнаю тень

той другой которой я могла бы стать

женщины из бетона с железной уверенностью

в броне привычек

вертикальной

без трещин

укрывшейся так далеко за своими стенами

на этой территории где она копит

стальные каблуки крашеные волосы красивый позолоченный фарфор

что она не находит места ни для чего

кроме себя самой

в этой крепости

нет места для беспорядка

для отбросов и гнева

затем

женщина из бетона их поглощает

и прячет все что выходит за стены

за масками и зеркальным стеклом

Одна – за стенами, другая – под старыми тряпками, каждая уверена в своей правоте.

Одна – потому что всегда живет с правдой, а другая – потому что знает: люди, которые сомневаются меньше всех, неизменно ошибаются больше всех.

Ницца – увядший город

Когда Фелисите выгоняет в окно восемь черных насекомых, порожденных сестрой, ей нет дела до соседских растений.

Но на следующее утро жители квартала удивились, почему за ночь завяло все, что росло у них на балконах – от базилика до бугенвиллей. В то время эта история наделала много шуму. Муниципальные власти обвиняли в злоупотреблении средством от комаров. Ассоциация «Ницца – цветущий город» устроила демонстрацию на Кур-Салея. Мэру пришлось публично извиняться.

Один журналист-любитель написал в бульварной газетенке, что все это очень похоже на колдовство. Днем в кафе жители Ниццы смеялись над этим заявлением, а в сумерках крались вдоль стен.

Кладбище при замке

Погуляв немного по Ницце, вы вскоре поймете, что на Замковой горе нет никакого замка. Уже больше трех веков. Я считаю, что это название холму дали мошенники. Как будто оно было необходимо, чтобы привлечь толпы туристов. Но от него одно разочарование для отдыхающих, которые уезжают, ворча, что в Ницце то, в Ницце се, на Замковой горе даже замка нет и вообще люди там живут нехорошие, а вот у нас на севере нет солнца в небе, зато оно есть в наших сердцах, и прочую чушь.

Ну ладно, пусть так. И холм даже без замка очень красив. По воскресеньям там можно прогуливаться среди детских колясок и собак, любуясь видом на залив – голубое море и пыльно-серые крыши. Можно сфотографироваться всей семьей против света у большого водопада, причем кто-нибудь обязательно закроет глаза, а затем отправиться на кладбище. Тем, кто там похоронен, открывается такой вид на город, что невольно думаешь: кое-кто из мертвых устроился лучше, чем многие живые.

Снаружи кладбища природа блистает всеми красками. За его стенами – кипарисы, пахнущие янтарем, и колокольни со штукатуркой цвета песка и меда. А внутри только белое, серое и черное. Ослепленные солнцем ангелы с глазами без зрачков сидят на своих мраморных дворцах. Тишину нарушает только хруст гравия под ногами.

В это субботнее утро Фелисите уже третий день подряд поднимается на холм, пытаясь найти своих бабушку и дедушку. Аделаиду и Закарио. Всего лишь два имени, без фамилии, которые ей предстоит разыскать среди двух тысяч восьмисот могил, выстроившихся безупречным лабиринтом на четырнадцати тысячах квадратных метров. Если нет ни фамилии, ни года рождения, смерти или брака, в архивы не стоит даже обращаться – там ничем не помогут. Именно поэтому нужна могила, и ее Фелисите ищет уже три дня.

Если бы только она могла рассчитывать на помощь сестры.

Фелисите уже забыла то липкое ощущение, которым всегда сопровождается присутствие Агонии. В детстве она чувствовала, как большие глаза сестры следят за ней с потолка овчарни, куда бы Фелисите ни пошла, и с завистью пожирают ее. Тогда она на это не сердилась. Ей бы не понравилось прятаться на стропилах, спасаясь от материнского гнева. Маленькая Фелисите принимала ощущение, что в животе что-то сжимается, за сострадание и грусть от того, что ее сестра там, наверху, совсем одна. Она не любила отдаляться от Нани, потому что та нуждалась в ней.

Взрослая Фелисите понимает больше. Она понимает, что на самом деле ее тяготило навязчивое желание сестры украсть ее кожу и надеть на себя. Каждая ласка Кармин вызывала у нее стеснение и стыд. Ей слышался скрежет ногтей Агонии по деревянным балкам.

Спустя тридцать лет осталось только стеснение. И хоть Фелисите уже не ребенок, она все еще не решается стряхнуть пиявку, приставшую к руке. Когда она ложится, слышно, как Агония копошится в гостиной. Когда просыпается, Агония уже встала и кончиком пальца наносит на мебель капли слюны, чтобы вырастить там своих многолепестковых чудовищ. Во время чаепития Агония склоняется над коробками. Сухие листья притягивают ее, как призрака. Фелисите держит свои запасы странночаев подальше от ее рта. Особенно чай из долины Маски, самый сильный, который дозревает сто четырнадцать лет. Его она засунула в самый дальний угол шкафа.

Шкафу, да и вообще всей мебели, не помешало бы второе дно. Фелисите уже не знает, куда спрятать то, что ей дорого и что ее сестра с наслаждением уничтожает. Сначала она повесила на дверцы стенных шкафов замки, но на них сели насекомые и сидели, пока дужки не заржавели и замки не отвалились. Ее лучшего шелкового шейного платка, который Марин привезла из Сучжоу, больше не существует. Через щели в платяном шкафу пробрались пяденицы.

В итоге она накрыла чехлами всю квартиру – паркет, мебель, стены и потолок. И все равно ей по двадцать раз на дню приходится выдергивать корни ползучих растений, которые вырастают повсюду из капелек слюны Агонии.

Ну хоть Анжель-Виктуар счастлива. Ей в радость, что хозяйке пришлось изменить привычный образ жизни. Она никогда не хихикала так неудержимо, как тогда, когда увидела, что Фелисите входит в гостиную в наряде пасечника, чтобы защититься от бабочек, которых выпускает сестра. Потом она замолчала, поняв, что в таких перчатках проводница не сможет приготовить ей чашку чая.

Но Агония продолжала смеяться.

У Фелисите в голове крутятся вопросы: за что ты пытаешься меня наказать, я тридцать лет ждала от тебя вестей, я считала тебя мертвой, я предпочла так считать, а потом появляешься ты, с таким лицом, совсем непохожим на мою сестру, и все разрушаешь, – но она молчит. С тех пор как Агония разлила чай, они почти не разговаривают.

Вместо этого Фелисите концентрируется на корнях цветов, сачках и щитке для лица.

Она идет быстрым шагом по узким улочкам старой Ниццы, по дороге, ведущей на кладбище. Агония не отстает.

В предыдущие два дня Эгонии не разрешалось следовать за ней. Старшая сестра принимает младшую в своем доме. Позволяет мыться. Есть горячую еду. Даже спать в кровати. Именно поэтому Фелисите верит, что Эгония будет вести себя разумно. Будет вежливой. Прежде всего будет молчать.

Но этого недостаточно. Эгония это знает. Даже на ходу она чувствует едкий