Ведьма плюется, брызжет слюной, говорит что попало, смешит призрак графини, лишь бы досадить старшей. Лишь бы сестра, уходя утром, перестала запирать ее на засовы из нержавеющей стали.

Фелисите продержалась два дня.

А на третий наконец согласилась ее выпустить. При условии – Фелисите повторила его раз двадцать, чтобы Эгония запомнила, – что она будет молчать или обзаведется намордником. Если нет, к черту подсказки из дневника. Фелисите будет искать мать сама, а Агония может возвращаться туда, откуда пришла.

Насколько она поняла, они ищут родителей Кармин, то есть своих бабушку и дедушку. Странно. Ей вполне достаточно и той семьи, которая у нее есть. Что бы она делала с бабушкой и дедушкой, похожими на мать?

Запыхавшись, Фелисите добирается до вершины. Прежде чем зайти на кладбище, она переводит дух у балюстрады, глядя, как паромы оставляют шрамы на глади залива.

В первый день она попросила у смотрителя план, возможно путеводитель. Но мужчина, который восседает за своим столом под коронованным орлом, выбрал эту работу потому, что с мертвыми он может спокойно разгадывать судоку. Не затем, чтобы к нему приставали туристы, уверенные, что он знает наизусть все имена, выгравированные на двух тысячах восьмистах могилах.

Фелисите с улыбкой сообщила, где она живет. Дворец Каис-де-Пьерла. Верхний этаж. Смотритель не сразу понял, зачем она дает ему свой адрес. Через три секунды его глаза расширились, и он схватился за телефон.

– Прошу прощения, мадам, – сконфуженно сказал он, положив трубку. – Даже в мэрии ничего не знают. Без даты, без фамилии…

Она продолжает идти по дорожке мимо мраморных плит. Площадка Пороховой Бочки, аллеи Жаровни и Доброго Доктора, еврейский и протестантский участки, колумбарий – она осматривает все таблички, включая слишком старые и слишком новые, и помечает каждое прочитанное надгробие крестиком в блокноте. Статуи на крышах мавзолеев следят своими белыми глазами, как она ходит по дорожкам. Они знают все ответы, но не в силах дать ни одного.

Агония, конечно, пытается помочь, но на расшифровку одной строчки у нее уходит целая минута. И за ней пришлось бы перепроверять. Если она пропустит хотя бы одно имя, придется все перечитывать.

Пока ни на одной из двух тысяч могил, просмотренных Фелисите, нет нужных имен. Есть три Аделаиды, семь Адель, восемнадцать Захариев, по большей части на еврейском кладбище, но ни разу эти имена не встречаются вместе. Вскоре остается обследовать всего две дорожки. Фелисите старается не терять надежды и сосредоточиться на задаче. Прочитать надгробие. Записать имя в блокнот. Поставить крест.

Но у вас есть перед ней преимущество: вы уже знаете, что в этот день она наконец что-то найдет, потому что именно об этом дне я рассказываю.

Вдалеке стреляет пушка. Полдень. Из-за солнца Фелисите приходится снять пиджак, а она все еще ничего не нашла. Проводница до сих пор удивляется, что родители ее матери смогли позволить себе участок здесь, на этом кладбище, где покойникам полагаются царские надгробия и нелепые склепы.

Они должны быть здесь. Отец сказал ей это под воздействием странночая. Сотрудники муниципальных архивов подтвердили смотрителю, что за последнее столетие участки, записанные на эти имена, не переходили из рук в руки. «Они где-то здесь, – повторяет себе Фелисите. – Нужно искать».

Она доходит до конца аллеи Альпини, которая упирается в границу кладбища, обозначенную полуразрушенной оградой. Вносит в блокнот надгробие номер две тысячи восемьсот и ставит крест.

Садится на ближайшую плиту. Могилка ребенка, очень старая, имя почти стерлось.

Агония неподвижно стоит на аллее, разглядывая ограду. Фелисите вытирает пот со лба. Если сестра проводила время, любуясь стенами, неудивительно, что она далеко не продвинулась.

Сестра подзывает ее жестом. Иди посмотри.

Даже не думай. Слишком жарко, чтобы шевелиться. Тем более пялиться на старую ограду.

Тогда Агония поднимает руку и кончиком желтого ногтя ведет по следам прорезей и отверстий, которыми усеяна поверхность камня. Издалека Фелисите различает неясные очертания буквы. Затем еще одной. И еще. Она встает и подходит к сестре. На стене десятки и сотни букв переплетаются, образуя тысячи имен, выгравированных за десятилетия и трудно различимых из-за времени и зеленоватых наслоений.

Фелисите хмурится:

– Это ничего не значит.

Даже если им удастся расшифровать всю стену, нужных имен там может не оказаться. Они могут быть полностью перекрыты более поздними. И даже если сестры найдут имена, без фамилии и даты они не продвинутся.

Эгония поднимает брови. Не то чтобы у них был выбор.

Ассоциация чтецов надгробий

Если вам предложат представить жителя Ниццы, какой образ вы себе нарисуете? Ну же, говорите, не бойтесь. Я не обижусь. В конце концов, достаточно посмотреть на меня, чтобы получить первоначальное представление – ну, если забыть о чае и кружевных скатертях.

Что ж, вы немного стеснительны, или слишком вежливы, или лицемерны, поэтому я вам помогу. У настоящего ниццара густые усы, круглый живот, в одной руке стакан Ricard[6], в другой – шар-буль для игры в петанк[7], а с уст слетает: «Ах ты, чурбан безмозглый, не видишь разве кошонет[8], да он размером с ментонский лимон, тебе что, нужно выстрелить над ухом из полуденной пушки, чтобы ты его заметил?»

Так вот, это точный портрет Мориса, президента ассоциации чтецов надгробий Ниццы. Только в это воскресное утро он обходится без пастиса и буля.

На часах семь, в раскаленном воздухе уже поют цикады. И все же Фелисите дошла до кладбища, почти не запыхавшись. Она спешит к дальней стороне, к аллее Альпини.

Морис ждет там с чемоданом:

– Фелисите, то, что ты мне здесь предлагаешь, просто невероятно.

Три подмастерья за его спиной кивают в знак согласия. Один из них, в грязной белой майке и с загорелыми бицепсами, похож на грузчика, другая, с фальшивым жемчугом и укладкой, – на королеву Елизавету. Последний, неряшливый тридцатилетний парень, улыбается Фелисите, как фанат, который надеется, что кумир его узнает. На груди у всех четверых значки с аббревиатурой НАЧН.

– Я попросил прийти пару опытных бойцов. Ну и этот малыш настоял на том, чтобы помочь. Поверхность для чтения большая, работы всем хватит. Да и стоит поторопиться, а то в университете, в отделе градостроительной политики или еще где-нибудь узнают о находке и перекроют к ней доступ.

В этот момент к ним под металлический грохот присоединяется ведьма.

– Надо же, сестра Фелисите, – радуется Морис. – Вы похожи как два шара для петанка, это забавно.

Не могу сказать, какое сравнение больше обидело Фелисите: с шаром или с сестрой. Знаю только, что мне поведала об этом Эгония, а Фелисите утверждала, что ничего подобного не помнит.

– В любом случае, мадам, ваша находка вызовет ажиотаж среди чтецов надгробий. Как вас зовут?

– Эгония.

Она ловит на лету насекомое, сорвавшееся с губ. У этих незнакомцев странный запах.

– Мне нравится, звучит как название цветка. Оригинальное. Во всяком случае, на надгробиях не встречается. А ну за работу, банда лентяев, пока солнце еще не в зените!

Четверо чтецов надгробий берут из чемодана Мориса бутылки и начинают опрыскивать стену. Под каплями жидкости зеленый мох чернеет, и они снимают его пальцами.

– Можете присоединиться, если хотите, – говорит дама с жемчугом.

– Я помогу, – встревает Фелисите. – Моя сестра останется в конце аллеи… следить за приближением смотрителя.

Эгония сдерживает гнев. Не ради того, чтобы подольстится к Фелисите, а ради этих людей. Ради этих странных людей, чей запах не похож ни на какой из известных ей.

Хуже всего, что сестра права. Как всегда. Эгония рискует уничтожить стену так же, как уничтожила тетрадь. Она об этом не жалеет: то, что она увидела в дневнике, – все, что ей принадлежит. Наконец у нее есть хоть что-то, чего нет у Фелисите.

Вскоре у Мориса вырывается восклицание – он только что нашел могильную нишу. В камень вставлена мраморная плита. Он спрашивает у Фелисите, были ли ее дедушка и бабушка богатыми людьми, возможно знатными. Та не имеет ни малейшего представления. Она ищет их как раз для того,