от страданий.

Затем она вышла во двор. Элис мирно лежала на траве. Мэри хотелось спросить у нее: “Что же мне делать?” Можно было похоронить ее рядом с отцом, но сама мысль о жизни в пустом доме была невыносима, поэтому она занесла Элис внутрь, раздела, обмыла и нарядила в одно из двух розовых платьев, которые та сшила много лет назад.

– Какая красота… – восхитилась Элис, когда Мэри показала ей их отражения в зеркале.

Мэри взглянула на труп, который обхватывала руками, затем на лицо в зеркале. Она не знала, что ответить. Многое еще предстояло обдумать.

– Что дальше? – сказала она наконец.

Элис пожала плечами:

– Я не знаю. Для меня это все тоже внове.

Мэри поцеловала сестру в щеку и повела к креслу-качалке. Бережно она опустила Элис в кресло, затем принесла шаль и накинула ей на плечи.

– Спасибо, – сказала та, кресло закачалось и больше не останавливалось.

Прошло пять лет.

Пни покрылись молодыми побегами, те выросли и стали плодоносить. По осени Мэри в одиночку отвозила яблоки на базар. Поскольку было известно, что ее сестра умерла от апоплексии, оукфилдцы ей сочувствовали и, услышав цену, не спорили.

Зимой было тяжко. Суставы болели все сильнее, и порой она весь день проводила в гостиной, где они с Элис пели свои любимые баллады и сочиняли новые – о животных и сельской жизни. Как-то утром она проснулась с болью в боку и, ощупывая больное место, почувствовала под кожей что-то твердое, как сучок. На миг ее сердце сжалось, но затем на смену страху пришла благодарность: можно больше не волноваться, что смерть застигнет ее в лесу, или в саду, или по дороге в город, разлучив с сестрой.

С того дня она выходила из дома лишь для того, чтобы отвести овец на пастбище и пригнать обратно. Внутри она бродила по комнатам, разглядывала книги, смахивала с них пыль и аккуратно расставляла по полкам. Среди книг была старая Библия, обнаруженная их отцом, о которой Мэри не вспоминала много лет. Она принесла Библию в спальню в надежде найти в ней утешение, но так ни разу и не открыла ее, а перед сном все равно читала “Руководство садовода”.

То, что росло у нее внутри, со временем почти достигло размеров младенца. Непорочное зачатие, подумала она, ей не было страшно. Она даже сочувствовала этому существу, верившему, что оно способно ее поглотить, а не остаться навеки мертворожденным младенцем в темнице ее тела.

Дни шли, Мэри все меньше ела и все больше спала. Она уже давно размышляла над тем, что будет делать, когда наступит конец. Она могла бы вырыть могилу для них обеих, но тогда их некому будет засыпать землей; не хотелось ей, и чтобы трупы позорным образом обнаружил в спальне кто-то чужой. В кладовой, находившейся рядом с кухней, было подполье, где они хранили кукурузу, прикрытое двумя широкими досками. Придется довольствоваться этим, сказала она себе и однажды утром, собравшись с силами, перетащила Элис в кладовую и бережно опустила в подполье.

С минуту она глядела на сестру, затем сходила за флейтой и толстой книгой баллад, которые они написали за все эти годы. Дни будут долгими, ночи – тоже, так почему бы им не продолжить сочинительство?

Она в последний раз завела часы, согнала овец на пастбище и со словами “Господь вам в помощь!” ушла, оставив калитку открытой. Затем надела второе розовое платье, зашла в кладовую, заперла дверь изнутри, прибила гвоздями одну из досок и, взяв с собой два яблока и топор в качестве вечного напоминания о своем искуплении, протиснулась в узкое отверстие в полу и легла подле сестры. Она привязала ко второй доске ленточку и, устроившись поудобнее, ухватилась за ленточку рукой.

– Давно пора, – сказала Элис, но Мэри поцеловала ее, требуя тишины.

Затем потянула за ленточку, и доска встала на место.

“ДИКАЯ КОШКА, или Правдивое изложение недавно произошедшей кровавой истории”, для ГОЛОСА и ФЛЕЙТЫ, на мелодию “ВЕСЕЛО-РАДОСТНО”[18]

Когда в октябре облетели леса,Постигла нас злая беда:Пантеру наслали на нас небеса,Проклятие нашим стадам.Большие клыки у нее и глаза,Бежит она овцам вослед,И скрыться от пасти зловещей нельзя,Спасенья от хищницы нет.Пришла она в дом, опустевший в ту ночь,Искала повсюду ягнят.Но с пастбища овцы давно ушли прочьИ в стойле спокойно сопят.Не слышали – ах! – в своем сладостном снеОни торопливых шагов.В ягненка и в ярку вонзились во тьмеКлинки беспощадных клыков.По-прежнему дикая кошка в холмах,В ручьях, в перелесках бредет.Пусть двери затворит вам трепетный страх,А парня с девицей спасет!Взлетела сова, что сидела в ветвях,Крик ширится во все концы,И плач несмолкающий слышен в поляхЯгненка и бедной овцы.Их очи испугом горят в темноте,И сквозь бурелом и чащобыОни убегают, кровавые теКлыки не проткнули их чтобы.И вот совершилось смертельное зло,И снова стоит тишина,И дикая кошка подъемлет чело,И слышит на небе луна,Как вой раздается; сияет звезда,Неможется в чаще зверью.А хищница ищет и ищет, кудаЕй спрятать добычу свою.По-прежнему дикая кошка в холмах и проч.Но тщетно скиталась коварная зверь,Пока не приблизилась к дому,И, лапой толкнув незамкнутую дверь,Продвинулась по коридору.И уши свои навострила она,И зев ненасытный закрыла,Но музыка в Доме Девиц не слышна,Он пахнет, как пахнет могила.В молчании ночи проходит онаСквозь комнат бесчисленный ряд.Из окон ее освещает луна,И звезды на небе горят.Обнюхала полки она, и столы,И стопку заброшенных книг,Камин осмотрела, залезла в углы,Где веник печально поник.По-прежнему дикая кошка в холмах и проч.Но знала она, что с высоких холмов,Где щебет вечерний умолк,По следу ее осторожных шаговСпускается бешеный волк.И в стойло она торопливо бежитЗа жалкой добычей своей,И в дом притащить свою жертву спешит,Чтоб знатно отужинать ей.И вот за ягненком ягненка онаВсе тащит в заброшенный дом,И вот уже спальня телами полна,И хищница дышит с трудом.По-прежнему дикая кошка в холмах и проч.А волк между тем уж спустился с горы,Идет по пустынному полю.Шаги его плавны, легки и быстры.Дом пахнет убийством все боле.Он воет, он злится, но отклика нет,И не задалось торжество.Хозяйка ему не промолвит в ответНи слова на вопли его.Пантера меж тем, словно кошка, лежитВ кровати, на кресле, в углу,Как дома ведет себя – ест или спит,Играет с едой на полу.Но мрачная полночь ее призвалаНа тяготы новых охот,И снова туда, где кромешная мгла,Она одиноко бредет.По-прежнему дикая кошка в холмах и проч.

Из “Пословиц и поговорок”

Нет овец – на пастбище спокойно[19].

Глава 4

До гор он добрался в начале ноября. Поля покрывала серая щетина, борозды влажно поблескивали после недавнего дождя. По краям пастбищ, на границе между фермами, виднелись рощицы, среди облетевших берез и кленов еще держались за листочки буки и дубы. Повсюду были овцы