минуту ему захотелось прекратить поиски рабыни и найти на этих склонах клочок земли, который он мог бы назвать своим. Что-то в нем взмывало при этой мысли, что-то в нем ненавидело грязную сторону его ремесла, ненавидело жадность плантаторов, загонявших рабов, ненавидело мелочность судовладельцев, следивших за каждым жалким негром, ступившим на борт их корабля, ненавидело негров, убегавших и нарушавших порядок вещей, вынуждавших его обманывать и притворяться. Сопротивлявшихся ему до последнего или безмолвно повиновавшихся. Но потом, заглядывая в спальни всех этих праведников и видя муслиновые занавески и ситцевые юбки, он испытывал ненависть и к тем, кто проповедует равенство, а сам носит хлопок, добытый потом рабов.

Шагая по коридорам, сидя на лужайках с кружкой свежего сидра, Фален слушал, не раздастся ли где-нибудь скрип или кашель, ждал, не мелькнет ли в чердачном окне фигура, высматривал в лицах подозрение и тревогу. Кто, спрашивал он себя, ее укрывает? И одно за другим вычеркивал из списка имена.

Прорыв случился на шестой день и вовсе не так, как он ожидал. На площади разбили базар, и Фален решил остаться в городе, чтобы наблюдать за приезжими: вдруг здесь, на свободной земле, не в силах терпеть одиночество, она осмелится выйти на люди? День был темный и холодный. То и дело накрапывало, но на улицах было полно курток, и шляп, и юбок разных цветов. Фабричные девушки увязались за коробейником, торговавшим шейными платками и шпильками. На телегах перестукивались фрукты и овощи, колеса поднимали брызги грязи. На краю площади Фален заметил девочку, торговавшую яблоками, вокруг которой собралась небольшая толпа. Яблоками торговали многие, но покупатели явно отдавали предпочтение ей. Когда он подошел, в коробке со стружкой оставался всего один плод.

Призрачное яблоко, ответила она, когда Фален спросил, что это за сорт, но в зеленом с темно-красными боками яблоке ничего призрачного не было, и когда он сказал об этом, девочка пояснила, что в саду, где растут эти яблоки, обитают призраки, а когда он рассмеялся, добавила, что сама видела блуждающие тени за занавесками в заброшенном доме.

Голову девочки покрывала серая шаль, языком она расшатывала молочный зуб, а ее голубые глаза бросали вызов любому, кто ей не поверит.

Никель за яблоко.

За раскрытие местоположения сада, в миле от дома старого Картера, она взяла с Фалена доллар, потому как, несмотря на заверения, что его интересует лишь потустороннее, была убеждена, что он заберет себе последние плоды.

Так во второй раз за семьдесят пять лет ребенок с яблоком привел взрослого к дому в северном лесу.

Оставалось подняться по извилистой дороге в гору. Дорога была узкая, на одну повозку, и низкие ветви деревьев нависали над его головой, а колючий кустарник цеплялся за одежду, словно пытаясь его удержать. Крики ворон звучали как предупреждение, и Фалену пришлось напомнить себе, что в них нет ничего необычного и девчонку они не спугнут. И все же, добравшись до дома Картера, он оставил лошадь у коновязи – единственного, что уцелело после пожара, не считая камина и кровати, которая, должно быть, свалилась со второго этажа и откатилась подальше от всепоглощающего пламени. Остальное – пепел. Старый добрый американский гнев, подумал он. Если уж это ничему не научило старика Демокрита, быть может, арест за укрытие чужой собственности научит.

Дальше он добирался пешком, а заметив желтый дом вдалеке, сошел с тропы, чтобы его не было видно. Еще в городе, когда яблоко лежало у него в руке, а во рту разливалась божественная сладость, он задумался, не вернуться ли в Шеддс Фоллз за подмогой, но решил этого не делать. Причин было много. Приехав обратно два дня спустя, он мог обнаружить, что Эстер отправилась дальше на север. И подобно тому, как его приятели из Шеддс-Фоллз знали местных аболиционистов, местные аболиционисты сразу узнали бы его приятелей и предупредили девчонку – и, разумеется, поняли бы, что за человека так радушно принимали в своих домах.

Как бы то ни было, ему хотелось поскорее покончить с делом, да и подручные были ему не нужны. Только если с девчонкой будут другие, он обратится за помощью.

Но вскоре стало ясно, что в доме она одна. Слушая, как ветер играет листвой, Фален остановился у низкой каменной стены, из которой росли молодые деревца толщиной с его руку. За стеной простиралось пастбище, заброшенное, заросшее колючками, папоротниками и гибкими, покачивающимися березками. Он присел на корточки. С ведром в руке и ребенком на бедре из дома вышла Эстер и, подойдя к колодцу, огляделась по сторонам. Ей было страшно – это он видел даже издалека. Когда каркнула ворона, Эстер вздрогнула и уставилась в чащу, туда, где скрывался он, затем продолжила набирать воду. Она была такой маленькой и худой, что Фалена поразила физическая асимметрия их предприятия – толпа крепких мужчин выслеживает девушку, больше похожую на ребенка. И все же воду она набрала, не опуская младенца на землю, и понесла, расплескивая, в одной руке. Осторожно, сказал он себе. Но у него был пистолет, а ей придется защищать не только себя, но и ребенка.

Она вернулась в дом. Он ждал. Стемнело. Он слышал тихое пение, видел подрагивающий огонек, затем свеча погасла.

Облака расступились, дом и поля залил лунный свет. Когда они снова сомкнулись, Фален тихо пробрался сквозь папоротники к двум поленницам, поросшим мхом. Остановился, выжидая, прислушиваясь.

Передняя дверь была заперта, зато пристройка оказалась открыта. Зайдя внутрь, он дал глазам привыкнуть к темноте. Комната была величиной с небольшой охотничий домик. Возле упавшей полки с горшками валялась маслобойка. Фален прокрался в столовую, где к очагу был придвинут обеденный стол.

Край стола и один из стульев кто-то протер. Из столовой отпечатки ног на пыльном полу вели в кухню, затем в гостиную, обрываясь у подножия лестницы в холле. Посреди холла были разбросаны овечьи кости – грудная клетка, хребет. Неужели это Эстер убила овцу, подумал он. Но нет: кости старые, голые, с засохшими кусочками плоти. Он осторожно переступил через них. Первая ступенька скрипнула. Он замер и прислушался. Затем пошел дальше, держа пистолет наготове на тот случай, если она подстерегает его наверху.

Наверху было пусто. Лишь следы в пыли и две двери – он открыл правую и заглянул внутрь.

Одинокая кровать со смятыми простынями. На полу снова овечьи кости. Не дом, а склеп, подумал он, разглядывая комнату, чувствуя, как в нем пробуждается охотник, дивясь тому, что еще два дня назад пил сладкую воду из голландского хрусталя и хотел отойти от дел.

– Эстер, – позвал он.

Тишина. Казалось, весь дом затаил дыхание.

– Эстер, пойдем со мной, пойдем домой, и