Как они нежно поют, невидимые колокола франкфуртского аэропорта. Три ноты, с верхней до нижней, а потом успокаивающие женские голоса зовут в небо.

Оттуда, в разрывах облаков, я увижу седую каменную чешую шпилей города, подкрашенные в золото клубы деревьев. Есть две Германии, северная и южная, северная — для людей с суровым скучным характером, пьющих пиво, и южная — для беспредельных романтиков, пьющих вино. На севере я так и не был, да и зачем.

Сигарета в курительной аэропорта, среди нервных и слегка взмокших людей. Классика: Джеймс Бонд сидел в зале отлета международного аэропорта во Франкфурте и…

Нет, нет — можно лучше. Кто это написал? Не помню. Кажется, так: Гарри Поттер сидел в зале отлета международного аэропорта во Франкфурте и думал о смерти. Все, что он умел делать в жизни действительно хорошо, — это убивать.

Сколько же всего я умею делать хорошо. Какая потрясающая жизнь. И что это за жадность такая, хотеть быть кем-то еще?

И ведь попробуй нарушь законы жанра в книге или на экране. Не может расследование, которое ведут то ли Гарри Поттер, то ли Джеймс Бонд, оборваться, только начавшись. Жанр тебе этого просто не позволит.

Еще ведь надо, чтобы появился второй труп. А в хорошем произведении — десяток-другой. Большую часть несчастных должен уничтожить лично герой, иначе что это за герой?

Еще надо прочитать «Молот ведьм» и найти там разгадку истории, затаившейся на четыре с половиной века, откопать замурованное в стену проклятое вино, несущее смерть, открыть пузатую бутылку, провести бокалом под носом и не забыть вскользь заметить, что урожай в тот год был прекрасен.

Надо ворваться в мрачный Зоргенштайн так, что никакая полиция тебя не заметит, выявить дремавшее там древнее зло, нашедшее новых хозяев, разнести это зло в клочья, вылететь из взрывающегося замка в огненных клубах, нелепо размахивая руками в ласково несущей тебя ударной волне. И затем, без царапины и синяка, плавно вырулить на автобан, оставляя за спиной дым и разрушения.

На самом деле, в реальной жизни, любой из тех ударов, что наносят на экране хорошо тренированные люди в черных комбинезонах, уложит тебя в больницу на неделю, а окончательно все заживет в лучшем случае через год. И пули врагов попадают в цель гораздо чаще, чем это случается в сказках. Хватает одной, чтобы надолго и всерьез перестать бегать, подтягиваться, лупить преследователей руками и ногами.

А потом ты будешь лежать и ждать, когда приедет доктор. И думать, есть ли у него противошоковая сыворотка и обезболивающее. Иногда, через слепящее солнце, коситься на то, что рядом. Зелено-бурые пятна камуфляжа, сиренево-черная вздувшаяся кожа, багровые цветы развороченных ран, над ними дрожат и пикируют крупные изумрудные мухи, очень много мух. И веера зелено-серебристой слоновой травы над всей этой картиной. Вот что такое боевик в реальности.

А вправду ли я хочу этого в настоящей, моей жизни?

Впрочем, меня никто об этом и не спрашивал. Реальная жизнь — это когда я слышу в трубке голос: «Отбой, Серега».

И это правда отбой.

Не будет тебе, дорогой друг, шпионского боевика. И готического романа тоже не будет.

Что ж, если наш король не любит пьесы…

Но строчка эта завершалась у меня в голове почему-то совсем другим образом: «Прощайте, вы, крылатые войска».

Три нежные колокольные ноты под высоким потолком. В Москву.

Они расслабленно брели мне навстречу всей четверкой, с рюкзаками и маленькими сумками на колесах. Юля, с круглыми глазами — никогда не бывала во франкфуртском аэропорту? Игорь Седов, с бесконечно ироничным взором, рассказывающий что-то благосклонной хрупкой Алине и рубящий предмет разговора рукой. И Гриша, злорадно озирающий окрестности победным взглядом.

Полчаса назад на регистрации произошла забавная сцена. Алина получила место у окна, Гриша требовал себе кресло тоже у окна, поскольку это ведь именно он успешно расследовал дело сжигателей и каббалистов. А еще Гриша затащил к себе под бок Седова, пообещав всю дорогу без перерыва брать у него интервью. Юля, незаметная, как мышка, пристроилась к ним, и получилось так, что впереди сидим мы с Алиной, а прочая троица сзади.

Поскольку в тот момент я все еще не верил до конца, что я уже не детектив, и реагировал на происходящее очень быстро, то мгновенно все понял и мысленно сказал Грише спасибо.

Алина снова начала дрожать; у нее, оказывается, кончились те таблетки, которыми она отгоняла простуду, держала ее на расстоянии, как волчью стаю.

— Но на самом деле лучшей моей таблеткой был ты, — сказала она, рассматривая меня своими неповторимыми глазами, цвет которых почти невозможно описать. — Знаешь ли, это было очень странное знакомство. Я все время чувствовала, что ты здесь чуть ли не охраняешь меня. И ничего не требуешь, не доставляешь никакого дискомфорта. Просто ты где-то рядом, если надо — поможешь. Редкий случай. А странное это знакомство потому, что мы не встречались раньше. Мы ведь примерно одного возраста, так? Могли бы познакомиться много лет назад.

— Я был тогда другим. Кстати, о дискомфорте — почему ты прячешь руки в рукава, как японский рикша?

— Они замерзли, — с досадой сообщила Алина. — Что со мной творится — не понимаю. Сейчас пройдет.

— А, — сказал я. — Есть вот этот плед и все та же куртка, а есть кое-что получше. Ну-ка, руки.

— Что — руки?

— Ноги ты можешь засунуть вот сюда, когда взлетим, а руки — замечательная штука, их можно вот так взять…

Секрет в том, чтобы делать это сильно, очень сильно, боясь, что сломаешь эти хрупкие пальцы. Растирать, мять, нажимать на точки. Так, чтобы ее руки испугались и потребовали помощи от сердца — больше крови, и вот они согреваются, а поскольку это очень нервная штука — руки, то за ними согревается и весь человек в целом.

Это почти страшно — проделывать такое с теплой, тонкой кожей, с мягкими косточками, и все это время думать о неожиданных вещах, обо всем прочем, что с этими безвольными, иногда слабо сжимающимися руками можно было бы проделать.

— Почему ты такой красный? — услышал я ее шепот. Эти глаза цвета александрита были совсем близко. — Ты застенчив?

— Потому что передача энергии, космос, — невнятно начал объяснять я. — Но вообще-то да, очень застенчив от природы. Хорошо, а почему ты красная?

— Потому что мне вдруг стало очень тепло. А мы, тем временем, уже взлетели.

Значит, я еще долго не увижу шпили Франкфурта, зато в финале Джеймса Бонда в виде награды, по законам жанра, всегда ждет много любви в конце книги. Что, вот это и есть любовь? И, значит, это — финал?

Они там, сзади, наверняка уверены, что все ночи мы проводили вместе. Как они удивятся, узнав, что ничего подобного не было и близко.

Но тут я вспомнил про Седова, который получил колонку в журнале Алины, и снова тихо порадовался.