и еще один неприятный фактор: с тех пор, как Кристобаль и ла Кордобеза взяли в привычку затыкать уши ватными шариками всякий раз, как только я принималась петь, я утратила уверенность в собственном голосе. Какая это была наглость со стороны той парочки! Я понимала, что я не ла Карамба[28] и не какая-нибудь знаменитая певица zarzuela[29], однако мне приятно было считать, что у меня есть к пению некий врожденный талант и чутье. И я часто пела – особенно когда у себя в кафе ворошила на жаровне какао-бобы.

Я вздохнула. Как же я тосковала порой по своей прошлой жизни! Однако все это теперь уплыло навсегда.

– Дон Кристобаль? – внезапно ворвался в мои размышления голос Мартина.

Сестры уже закончили исполнять музыку и теперь выжидающе глядели на меня.

– Да? – отозвалась я.

– Я спросил, не желаете ли вы составить нам с Альберто компанию, отправиться в город и пропустить по стаканчику-другому?

«Пропустить по стаканчику со священником?» Первым моим побуждением было отказаться. Мне не хотелось где-то болтаться допоздна, к тому же меня не особенно привлекало общество Мартина – и все же я вовремя себя остановила. Возможно, это будет хорошая возможность вытянуть какую-либо информацию из этих двух мужчин. Более того, если мне представится возможность провести эту ночь где-то в городе, то утром я первым делом могу наведаться с чеком в банк и выяснить, кто именно его подписал. Иначе мне придется потом искать попутную машину в Винсес или же взбираться снова на какую-нибудь ужасную лошадь и ехать на ней в банк самостоятельно. Последний вариант мои ноющие ягодицы нисколько не приветствовали.

– Да, разумеется, – ответила я.

И пока мой брат прощался с сестрами, я поспешила наверх в свою комнату и забрала чек.

Глава 11

Совершенно очевидно, я мало что знала о мужчинах и их привычках, поскольку никогда в жизни не слышала, чтобы священники ходили по кабакам. Или, быть может, это мой братец так сильно отличался от других людей божьих. Однако в этот вечер мне представлялась редкостная возможность проникнуть в мужской разум без каких-либо препон. К моему удивлению, мне все больше хотелось получше познакомиться с этим загадочным для меня миром мужчин.

Вслед за Мартином и Альберто я вошла в тускло освещенный зал, и низкий раскатистый смех, сопровождаемый звяканьем бутылок и стаканов, сразу сделался громче. Мы прошли мимо длинной барной стойки с высокими табуретами и суетящимися за ней двумя барменами в белых отутюженных фартуках.

Устроились мы за одним из столиков в самой глубине заведения. Когда мы пропустили по первому aguardiente[30], я начала изучающе присматриваться к своим спутникам. Между ними царил явственный дух товарищества, который дома оставался незаметным, – причем такой, какого я никогда не наблюдала между дамами. Общаясь в жизни с разными женщинами – с матерью, с подругами, с помощницей по «шоколаднице», – я всегда вынуждена была тщательно выбирать слова, чтобы не задеть каким-то образом их чувства. Однако между этими двумя приятелями царила исключительная простота общения. Мартин объяснил мне, что они знают друг друга, можно сказать, всю жизнь, несмотря на то что Альберто на три года его моложе.

– Как ни пытался я спасти этого парня от жизни в целибате, но он меня не послушал, – посетовал Мартин, закатывая до локтя рукава. – А теперь вот расплачивается – запястье небось вечерами ноет.

Я не сразу уловила смысл сказанного, но когда намек до меня дошел, то испустила одобрительный смешок. Не сказала бы, чтобы подобный юмор был по мне, но им обоим, похоже, моя реакция понравилась.

Мартин взъерошил пальцами волосы, от души смеясь, Альберто между тем уставился на него с веселой улыбкой. Наполнив стопку себе, Мартин попытался и мне добавить puro, как он называл крепкий самогон, но я решительно замотала головой.

– Ты чего? – фыркнул Мартин. – Опасаешься этого вот сутанщика? – кивнул он на Альберто. – Так он тебе ничего такого не припомнит. Он не из тех, что ходят повсюду, выискивая у людей грехи.

Ну что же, если я хотела убедить этих мужчин, что я одна из них, то и вести себя мне полагалось, как они. Если уж даже святой отец не брезговал попойкой, то лучше было и мне тоже к ней присоединиться, хотя я и не питала особого пристрастия к алкоголю.

О боже! Неужто к концу этого эксперимента я превращусь в заядлого выпивоху?

– Ну хорошо, еще одну, – согласилась я. – Я пытаюсь завязывать с этим делом.

Мартин наполнил мне стопку.

– Зачем? Ты ж теперь свободный мужчина.

Поразительное бессердечие у человека! У Альберто даже расширились глаза. Должно быть, примерно то же изобразилось и у меня на лице, потому что Мартин как будто растерялся.

– Прости, hermano[31], – тут же сказал он мне. – Само как-то сорвалось.

И Мартин опустил голову.

Альберто подался вперед, сплетя на столе свои худощавые пальцы.

– Извините его, дон Кристобаль. Мартину не слишком-то повезло с женщинами, вот ему и кажется, что все мужчины испытывают к ним примерно те же чувства, что и он. – Потом он повернулся к Мартину: – Если не будешь следить за своими словами, дон Кристобаль сочтет тебя таким же женоненавистником, каким был Аристотель.

– Причем вообще тут Аристотель? – буркнул Мартин.

– Между прочим, я только сегодня читал, что он говорил, будто женщины стоят на более низкой биологической ступени, нежели мужчины. И вообще греки, как ты знаешь, весьма негативно изображали женщин, начиная с Пандоры.

– Ну, я, положим, не грек и не являюсь женоненавистником, церковник. Как раз наоборот.

Я, между тем, не очень склонна была верить Мартину. С моими сестрами он держался довольно холодно, да и в его тоне, с которым он сейчас выдал эту реплику, как-то не чувствовалось уважения к женщине. И вообще, мне показалось, что Мартин из тех мужчин, которым не слишком бы понравилось работать под началом у женщины.

Альберто далее пустился рассуждать о греческой мифологии и отличительных особенностях мировосприятия греков. Я же, слушая его, продолжала наблюдать за своими спутниками, жалея, что не могу проникнуть в их мысли и чувства. Альберто, казалось, не способен был убить даже муху – а уж тем более старшую сестру, – и все ж таки в нем ощущалось нечто непривычное, непонятное. Те священнослужители, с которыми мне доводилось встречаться прежде, никогда не были такими добродушными и легкими в общении. В них всегда сидел какой-то мрачный дух, этакое непреходящее состояние меланхолии. Между тем Альберто как будто даже сам себя не воспринимал слишком